Для чего мы живём? Что нужно для того, чтобы чувствовать себя счастливым? Удовлетворение своих собственных потребностей или всё же жертвенность личными амбициями ради блага других людей? А может что-то среднее между этим? О нелёгком, полном искушений, поиске собственной дороги в жизни, пишет в романе «Бремя страстей человеческих» великий английский писатель, Сомерсет Моэм.

Смысл в жизни ищут те, кто не испытывает чувства радости, любви и счастья. Кому тяжело на этом свете жить. Филип Кэри, главный герой произведения «Бремя страстей человеческих» полностью подпадает под данную категорию. Он тот, кто на себе прочувствовал боль, отчаяние одиночества. С ранних лет этот мальчик остался сиротой, и был взят на воспитание своим дядюшкой-священником. Последний же не испытывал к ребёнку особых чувств, и поэтому Филип был предоставлен самому себе. Спасением для него стали книги. Когда этого ребёнка отдали в школу, сверстники также стали насмехаться над ним из-за его хромоты. Этот маленький мальчик стал думать, что страдания — его судьба, карма. Он постоянно просит Бога сделать его здоровым, но не получает ответа на свои мольбы…

Так тяжело понять, что Вселенная хочет тебя, если ты постоянно чувствуешь боль… Знакомство с новыми людьми меняет уже повзрослевшего главного героя романа Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих». Своих обретённых знакомых он считает незаурядными, талантливыми личностями, не замечая, что необычность англичанина Хейуорда — всего лишь поза, за которой скрывается пустота, а Кроншоу — законченный циник и материалист. Последний вменяет Филипу то, что он отрёкся от Бога, но всё равно в душе сохранил христианскую мораль. Кроншоу говорит своему приятелю о том, что всё подчинено своим эгоистичным инстинктам. Даже, если ты делаешь кому-то доброе дело, например, даёшь бедному милостыню, то это сделано именно для собственного удовлетворения и самоуспокоения. Один пьёт виски для собственного удовольствия, другой помогает бедным. В последнем случае такого человека будут считать добродетельным, не особо задумываясь над тем, зачем он это на самом деле делает. Такие взгляды новых приятелей внесли разброд в душу главного героя, однако такое существование также не приносит морального успокоения молодому человеку…

Осознание бесцельности жизни приводит Филипа к фатализму. Он не плачет по утраченным идеалам молодости, а принимает своё существование таким, как есть. Однако счастья при этом почувствовать не может. Женщины, к которым он испытывал сильные чувства, обманывали его и приносили лишь боль и страдания. Особенно это касается Милдред, которая попросту пользовалась этим человеком… Однако неспроста говорят, что без страданий нет настоящей радости и любви. Без душевных мук ты никогда не будешь ценить тихого, спокойного счастья. Так и произошло с главным героем истории Сомерсета Моэма «Бремя страстей человеческих», — ценой слишком долгих, тяжёлых разочарований молодой человек пришёл к пониманию, что смыслом всего нашего существования являются, конечно же, взаимные чувства… Наконец-то Филип почувствует душевное спокойствие…

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Сомерсет Моэм «Бремя страстей человеческих» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

Филип потерял покой. Намеки Хейуорда смутили его воображение; душа его жаждала романтики. Так он по крайней мере себя уверял.

К тому же в доме фрау Эрлин произошло событие, которое еще больше разожгло его интерес к женщине. Бродя по холмам в окрестностях города, он несколько раз встречал фрейлейн Цецилию – она гуляла в одиночестве. Поклонившись, он шел дальше и в нескольких шагах от нее встречал китайца. Филип не придавал этому значения, но однажды вечером, когда уже стемнело, он обогнал по пути домой две фигуры, которые шли, тесно прижавшись друг к другу. Услышав его шаги, они быстро отпрянули в разные стороны, и, хотя в темноте нельзя было их разглядеть, он узнал Цецилию и Суна. Их поспешное движение говорило о том, что раньше они шли под руку. Филип был озадачен. Он никогда не обращал внимания на фрейлейн Цецилию. Это была невзрачная девушка с грубыми чертами лица. Ей не могло быть больше шестнадцати, ее длинные светлые волосы все еще были заплетены в косу. В тот вечер за ужином он посмотрел на нее с любопытством; последнее время фрейлейн Цецилия была не очень разговорчива за столом, но на этот раз обратилась к нему с вопросом:

– Где вы сегодня гуляли, герр Кэри?

– Я поднимался на Кёнигсштуль.

– А я вот никуда не выходила, – почему-то сообщила она. – У меня болела голова.

Сидевший рядом с ней китаец повернул голову.

– Какая жалость, – сказал он. – Надеюсь, вам сейчас лучше?

Фрейлейн Цецилии было явно не по себе, она снова заговорила с Филипом:

– А по дороге вы встречали много народу?

Как и всегда, когда ему приходилось лгать, Филип густо покраснел.

– Нет, я не встретил ни души.

Ему показалось, что она вздохнула с облегчением.

Вскоре, однако, всем стало ясно, что между этими двумя существует какая-то близость: обитатели дома фрау профессорши стали замечать, как они шепчутся в темных углах. Престарелые дамы, сидевшие во главе стола, принялись обсуждать назревающий скандал. Фрау профессорша сердилась и нервничала. Она изо всех сил делала вид, что ничего не замечает. Близилась зима, и найти пансионеров было не так легко, как летом. Герр Сун был хорошим жильцом: он занимал две комнаты в первом этаже и за обедом выпивал бутылку мозельского. Профессорша брала с него по три марки за бутылку и неплохо на этом зарабатывала. Никто из других гостей не пил вина, а многие не пили даже пива. Не хотелось ей терять и фрейлейн Цецилию, чьи родители имели торговое дело в Южной Америке и хорошо оплачивали материнские заботы фрау профессорши; стоит ей написать о том, что происходит, дяде девушки, живущему в Берлине, и он немедленно увезет Цецилию. Фрау профессорша ограничилась тем, что за столом бросала на парочку суровые взгляды и, не смея грубить китайцу, отводила душу, грубя Цецилии. Но трем престарелым дамам этого было мало. Две из них были вдовами, а третья, голландка по национальности, – мужеподобной старой девой; они платили за пансион гроши, а хлопот доставляли хоть отбавляй, но зато были постоянными жиличками, и с ними приходилось считаться. Они явились к фрау профессорше и заявили, что необходимы какие-то меры; дело принимало неприличный оборот, и пансион мог приобрести дурную славу. Фрау профессорша пыталась упорствовать, сердиться, пустила в ход слезы, но три старые дамы одержали верх; почувствовав наконец прилив благородного негодования, фрау профессорша заявила, что сумеет положить этому конец.

После обеда она увела Цецилию к себе в спальню, чтобы серьезно с ней поговорить; к ее удивлению, девушка держалась вызывающе; она намерена вести себя так, как ей вздумается, и, если ей угодно ходить на прогулки с китайцем, кому какое дело? Фрау профессорша пригрозила написать дяде.

– Ну что ж, Onkel Heinrich поместит меня на зиму в какой-нибудь семейный дом в Берлине, для меня это будет даже лучше. А герр Сун тоже переедет в Берлин.

Фрау профессорша расплакалась; слезы катились по ее шершавым, красным, жирным щекам, а Цецилия только смеялась.

– Это значит, что зимой у вас будут пустовать три комнаты, – сказала она.

Тогда фрау профессорша решилась применить другой метод. Она воззвала к лучшим чувствам фрейлейн Цецилии; она стала доброй, рассудительной, терпимой; она говорила с девушкой не как с ребенком, а как со взрослой женщиной. Она сказала, что все это не выглядело бы так страшно, если бы он не был китайцем – подумать только, мужчина с желтой кожей, плоским носом и маленькими поросячьими глазками! Вот что ужасно. Даже подумать противно!

– Bitte, bitte, – сказала Цецилия, немножко задыхаясь. – Я не желаю слушать о нем гадости.

– Но это же не серьезно? – ахнула фрау Эрлин.

– Я люблю его. Люблю его. Люблю его.

– Gott im Himmel!

Фрау профессорша растерянно на нее уставилась; она-то думала, что это детский каприз, невинное увлечение, но страсть, звучавшая в голосе девушки, выдавала ее с головой. Цецилия поглядела на нее пылающим взором, а потом, передернув плечами, вышла из комнаты.

Фрау Эрлин никому не обмолвилась ни словом о подробностях этой беседы, но спустя день или два пересадила всех за столом. Герра Суна она попросила сесть рядом с собой, и тот сразу же согласился со свойственной ему вежливостью. Цецилия приняла этот новый распорядок равнодушно. Но, убедившись, что их отношения все равно известны, они словно совсем лишились стыда: перестали держать в секрете свои прогулки и каждый день после обеда открыто отправлялись в горы. Им было безразлично, чтó о них говорят. В конце концов даже профессор Эрлин потерял свою невозмутимость и настоял на том, чтобы его жена поговорила с китайцем. Она увела его к себе и принялась увещевать: он-де губит репутацию девушки, наносит урон всему дому, он и сам должен видеть, как предосудительно себя ведет. Но китаец улыбался и все отрицал; герр Сун ведать не ведал, о чем она толкует, он и не думал ухаживать за фрейлейн Цецилией, он никогда не ходил с ней гулять; все, что она рассказывает, – неправда, все, до последнего слова.

– Ах, герр Сун, как вы можете так говорить? Вас столько раз видели вместе.

– Нет, вы ошибаетесь. Это неправда.

Он глядел на нее, не переставая улыбаться, показывая ровные белые зубки. Он был безмятежно спокоен. И продолжал все отрицать, отрицать с вежливым бесстыдством. В конце концов фрау профессорша вышла из себя и сказала, что девушка призналась, что любит его. Это на него нисколько не подействовало. Он по-прежнему улыбался.

– Чепуха! Чепуха! Все это неправда.

Фрау профессорша так ничего и не добилась. Тем временем испортилась погода; выпал снег, начались заморозки, а потом наступила оттепель и потянулась вереница безрадостных дней – прогулки перестали доставлять удовольствие. Однажды вечером после урока немецкого с герром профессором Филип задержался на минуту в гостиной, болтая с фрау Эрлин; в комнату торопливо вошла Анна.

– Мама, где Цецилия? – спросила она.

– Наверно, в своей комнате.

– Там темно.

Фрау профессорша вскрикнула и с тревогой поглядела на дочь. Ей пришла в голову та же мысль, что и Анне.

– Позвони Эмилю, – произнесла она охрипшим от волнения голосом.

Эмиль был тот увалень, который прислуживал за столом и выполнял почти всю работу по дому. Он явился.

– Эмиль, ступай в комнату герра Суна, войди туда без стука. Если там кто-нибудь есть, скажи, что ты пришел затопить печку.

Флегматичное лицо Эмиля не выразило удивления.

Не спеша, он спустился по лестнице. Фрау профессорша и Анна оставили двери открытыми и стали ждать. Вскоре они услышали, что Эмиль возвращается наверх, и позвали его.

– Там кто-нибудь есть? – спросила фрау профессорша.

– Да, герр Сун у себя.

– А он один?

Рот слуги растянулся в плутоватой улыбке.

– Нет, у него фрейлейн Цецилия.

– Какой срам! – вскричала фрау профессорша.

Эмиль широко осклабился.

– Фрейлейн Цецилия каждый вечер там. Она не выходит от него часами.

Фрау профессорша принялась ломать руки.

– Какой ужас! Почему же ты мне ничего не сказал?

– А мне-то какое дело? – ответил он, спокойно пожимая плечами.

– Наверно, они хорошо тебе заплатили. Пошел вон. Ступай.

Он неуклюже затопал к двери.

– Мама, они должны уехать, – сказала Анна.

– А кто будет платить аренду? Скоро надо вносить налоги. Легко говорить: они должны уехать. Если они уедут, я не знаю, чем расплачиваться по счетам. – Она повернулась к Филипу, заливаясь слезами. – Ах, герр Кэри, не говорите никому ни слова. Если фрейлейн Фёрстер – это была голландка, старая дева, – если фрейлейн Фёрстер об этом узнает, она немедленно от нас уедет. А если все разъедутся, придется закрыть дом. Мне не на что будет его содержать.

– Разумеется, я ничего не скажу.

– Если она останется, я не буду с ней разговаривать, – заявила Анна.

Фрейлейн Цецилия вовремя пришла ужинать, но щеки ее были румянее обычного, а лицо выражало упрямство; герр Сун, однако, долго не показывался, и Филип уже решил, что он струсил. Наконец он пришел и, широко улыбаясь, извинился за опоздание. Как всегда, он заставил фрау профессоршу выпить бокал своего мозельского; он предложил вина и фрейлейн Фёрстер. Было жарко: печь топилась целый день, а окна открывали редко. Эмиль двигался по комнате, как медведь, но ухитрялся прислуживать быстро и аккуратно. Три старые дамы сидели молча, всем своим видом выражая осуждение; фрау профессорша еще не успела прийти в себя, супруг ее был молчалив и озабочен. Беседа не клеилась. Знакомые лица показались сегодня Филипу какими-то зловещими, все словно преобразились при свете двух висячих ламп; на душе у него была тревога. Встретившись взглядом с Цецилией, он прочел в ее глазах ненависть и вызов. Духота становилась невыносимой. Казалось, что плотская страсть этой пары волнует всех присутствующих, что самый воздух дышит похотью Востока, благовонными курениями, тайными пороками. Филип ощущал, как кровь пульсирует у него в висках. Он не мог понять охватившего его чувства: в нем было что-то томящее, но в то же время отталкивающее и страшное.

Так тянулось несколько дней. Атмосфера была отравлена противоестественной страстью, нервы у всех были напряжены до предела. Один только герр Сун оставался невозмутимым; он так же улыбался и был таким же вежливым, как всегда; трудно было сказать, что означало его поведение: торжество более высокой цивилизации или презрение Востока к побежденному Западу. Цецилия вела себя дерзко. В конце концов даже фрау профессорша не смогла этого дольше вынести. Профессор Эрлин с грубой прямотой объяснил ей возможные последствия этой связи, протекавшей у всех на глазах; фрау профессорша пришла в ужас: она увидела, что неминуемый скандал погубит ее доброе имя и репутацию пансиона. Ослепленная погоней за наживой, она почему-то никогда не задумывалась над такой возможностью; теперь она совсем потеряла голову от страха, и ее с трудом удержали от того, чтобы она тут же не выбросила девушку на улицу. Только благодаря здравому смыслу Анны удалось предотвратить открытый скандал; было написано осторожное письмо берлинскому дядюшке: ему предлагали взять Цецилию к себе.

Но, решившись расстаться с двумя жильцами, фрау профессорша не смогла устоять перед искушением дать волю своему бешенству, которое она так долго сдерживала. Теперь-то она могла выложить Цецилии все, что у нее накипело.

– Я написала твоему дяде, Цецилия, чтобы он тебя забрал, – сказала она. – Я больше не могу держать тебя у себя в доме.

Ее маленькие круглые глаза засверкали, когда она заметила, как побледнела девушка.

– Стыда у тебя нет. Бесстыдница, – сказала она и стала осыпать девушку ругательствами.

– Что вы написали дяде Генриху? – спросила та, сразу же потеряв всю свою независимость.

– Ну, знаешь, об этом он скажет тебе сам. Завтра я жду от него ответа.

На следующий день она объявила Цецилии за ужином, чтобы унизить ее перед всеми:

– Я получила от твоего дяди письмо. Ты сегодня же вечером уложишь вещи, и завтра утром мы посадим тебя в поезд. Дядя встретит тебя в Берлине на Центральном вокзале.

– Хорошо.

Герр Сун улыбался госпоже профессорше, глядя ей прямо в глаза, и, невзирая на ее протесты, налил ей бокал вина. Фрау профессорша ела в тот вечер с завидным аппетитом. Но ее торжество было преждевременным. Ложась спать, она позвала слугу.

– Эмиль, если сундук фрейлейн Цецилии уложен, ты сейчас же снесешь его вниз. Носильщик придет за ним перед завтраком.

Слуга ушел, но сразу же вернулся.

– Фрейлейн Цецилии нет в комнате и ее чемодана тоже.

Фрау профессорша с воплем кинулась в комнату девушки: на полу стоял запертый и стянутый ремнями сундук, но чемодан исчез; исчезли также и пальто и шляпа фрейлейн Цецилии. На туалете было пусто. Тяжело дыша, фрау профессорша бросилась вниз, в комнаты китайца – лет двадцать ей не доводилось бегать так проворно. Эмиль кричал ей вдогонку, чтобы она поостереглась и не свалилась с лестницы. Она ворвалась к герру Суну без стука. Комнаты были пусты. Вещей его тоже не было, и раскрытая дверь в сад позволяла догадаться, как их вынесли. В конверте на столе лежали деньги за пансион и на оплату дополнительных расходов. Внезапно лишившись сил, фрау профессорша со стоном плюхнулась на диван. Сомнений не было: парочка сбежала. Эмиль был бесстрастен и равнодушен, как всегда.

1

День занялся тусклый, серый. Тучи повисли низко, воздух был студеный – вот-вот выпадет снег. В комнату, где спал ребенок, вошла служанка и раздвинула шторы. Она по привычке окинула взглядом фасад дома напротив – оштукатуренный, с портиком – и подошла к детской кроватке.

– Вставай, Филип, – сказала она.

Откинув одеяло, она взяла его на руки и снесла вниз. Он еще не совсем проснулся.

– Тебя зовет мама.

Отворив дверь в комнату на первом этаже, няня поднесла ребенка к постели, на которой лежала женщина. Это была его мать. Она протянула к мальчику руки, и он свернулся калачиком рядом с ней, не спрашивая, почему его разбудили. Женщина поцеловала его зажмуренные глаза и худенькими руками ощупала теплое тельце сквозь белую фланелевую ночную рубашку. Она прижала ребенка к себе.

– Тебе хочется спать, детка? – спросила она.

Голос у нее был такой слабый, что, казалось, он доносится откуда-то издалека. Мальчик не ответил и только сладко потянулся. Ему было хорошо в теплой, просторной постели, в нежных объятиях. Он попробовал стать еще меньше, сжался в комочек и сквозь сон ее поцеловал. Глаза его закрылись, и он крепко уснул. Доктор молча подошел к постели.

– Дайте ему побыть со мной хоть немножко, – простонала она.

Доктор не ответил и только строго на нее поглядел. Зная, что ей не позволят оставить ребенка, женщина поцеловала его еще раз, провела рукой по его телу; взяв правую ножку, она перебрала все пять пальчиков, а потом нехотя притронулась к левой ноге. Она заплакала.

– Что с вами? – спросил врач. – Вы устали.

Она покачала головой, и слезы покатились у нее по щекам. Доктор наклонился к ней.

– Дайте его мне.

Она была слишком слаба, чтобы запротестовать. Врач передал ребенка на руки няньке.

– Положите его обратно в постельку.

– Сейчас.

Спящего мальчика унесли. Мать рыдала, уже не сдерживаясь.

– Бедняжка! Что с ним теперь будет!

Сиделка пробовала ее успокоить; выбившись из сил, женщина перестала плакать. Доктор подошел к столу в другом конце комнаты, где лежал прикрытый салфеткой труп новорожденного младенца. Приподняв салфетку, врач поглядел на безжизненное тельце. И, хотя кровать была отгорожена ширмой, женщина догадалась, что он делает.

– Мальчик или девочка? – шепотом спросила она у сиделки.

– Тоже мальчик.

Женщина ничего не сказала. В комнату вернулась нянька. Она подошла к больной.

– Филип так и не проснулся, – сказала она.

Воцарилось молчание. Доктор снова пощупал у больной пульс.

– Пожалуй, пока я здесь больше не нужен, – сказал он. – Зайду после завтрака.

– Я вас провожу, – предложила сиделка.

Они молча спустились по лестнице в переднюю. Доктор остановился.

– Вы послали за деверем миссис Кэри?

– Как вы думаете, когда он приедет?

– Не знаю, я жду телеграмму.

– А что делать с мальчиком? Не лучше ли его куда-нибудь пока отослать?

– Мисс Уоткин согласилась взять его к себе.

– А кто она такая?

– Его крестная. Как по-вашему, миссис Кэри поправится?

Доктор покачал головой.

2

Неделю спустя Филип сидел на полу гостиной мисс Уоткин в Онслоу Гарденс. Он рос единственным ребенком в семье и привык играть один. Комната была заставлена громоздкой мебелью, и на каждой оттоманке лежало по три больших пуфа. В креслах тоже лежали подушки. Филип стащил их на пол и, сдвинув легкие золоченые парадные стулья, построил затейливую пещеру, где мог прятаться от притаившихся за портьерами краснокожих. Приложив ухо к полу, он прислушивался к дальнему топоту стада бизонов, несущихся по прерии. Дверь отворилась, и он затаил дыхание, чтобы его не нашли, но сердитые руки отодвинули стул, и подушки повалились на пол.

– Ах ты, шалун! Мисс Уоткин рассердится.

– Ку-ку, Эмма! – сказал он.

Няня наклонилась, поцеловала его, а потом стала отряхивать и убирать подушки.

– Мы домой поедем? – спросил он.

– Да, я пришла за тобой.

– У тебя новое платье.

Шел 1885 год, и женщины подкладывали под юбки турнюры. Платье было сшито из черного бархата, с узкими рукавами и покатыми плечами; юбку украшали три широкие оборки. Капор тоже был черный и завязывался бархотками. Няня не знала, как ей быть. Вопрос, которого она ждала, не был задан, и ей не на что было дать заранее приготовленный ответ.

– Почему же ты не спрашиваешь, как поживает твоя мама? – не выдержала она наконец.

– Я позабыл. А как поживает мама?

Теперь уже она могла ответить:

– Твоей маме хорошо. Она очень счастлива.

– Мама уехала. Ты ее больше не увидишь.

Филип ничего не понимал.

– Почему?

– Твоя мама на небе.

Она заплакала, и Филип, хоть и не знал, в чем дело, заплакал тоже. Эмма

– высокая, костистая женщина со светлыми волосами и грубоватыми чертами лица – была родом из Девоншира и, несмотря на многолетнюю службу в Лондоне, так и не отучилась от своего резкого говора. От слез она совсем растрогалась и крепко прижала мальчика к груди. Она понимала, какая беда постигла ребенка, лишенного той единственной любви, в которой не было и тени корысти. Ей казалось ужасным, что он попадет к чужим людям. Но немного погодя она взяла себя в руки.

– Тебя дожидается дядя Уильям, – сказала она. – Сходи попрощайся с мисс Уоткин, и мы поедем домой.

– Я не хочу с ней прощаться, – ответил он, почему-то стыдясь своих слез.

– Ну ладно, тогда сбегай наверх и надень шляпу.

Он принес шляпу. Эмма ждала его в прихожей. Из кабинета позади гостиной раздались голоса. Филип в нерешительности остановился. Он знал, что мисс Уоткин и ее сестра разговаривают с приятельницами, и подумал – мальчику было всего девять лет, – что, если он к ним зайдет, они его пожалеют.

Одним из лучших романов Уильяма Сомерсета Моэма считается «Бремя страстей человеческих», который был написан в начале 20 века, но до сих пор поднимает актуальные вопросы. Из его названия уже примерно понятно, о чем пойдет речь, но всю глубину и широкомасштабность произведения можно оценить лишь после прочтения.

Писатель рассказывает о жизни Филипа Кэри, начиная с его детства и до более взрослого возраста. Вместе с главным героем переживаешь все то, что было в его жизни. Кажется, что его мысли становятся твоими собственными, и ты продолжаешь размышления, даже закрыв книгу. Его чувства пронизывают душу. С одной стороны, всё это кажется понятным, но с другой – поступки Филипа вызывают много вопросов и иногда недоумение.

Филип остался сиротой, к тому же он имеет и физический недостаток. Мальчик оказался на попечении у людей, которые не могли дать ему должной любви и тепла. С детства он знал, что такое насмешки, унижение и жалость. Он замкнулся в себе и стал читать книги. В глубине души он стремился к людям, был готов принять любого, кто его полюбит, но в то же время отгораживался от них.

Вся жизнь Филипа превратилась в поиск самого себя, своего призвания. Он много чего пробовал, но забрасывал, не добившись успеха, понимая, что это дело не для него. Он побывал в разных местах, общался с разными людьми, которые оказывали на него определенное влияние. Филип прошел путь от верующего в бога до циника. Он задумывался о том, что же можно считать общественной моралью, добром и злом, так ли уж точны эти понятия или границы слишком размыты. Вместе с его размышлениями к читателям приходит множество собственных мыслей, заставляющих задаваться сложными и неоднозначными вопросами.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Бремя страстей человеческих" Моэм Уильям Сомерсет бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Человек куда больше учится на ошибках, которые он делает по собственной воле, чем на правильных поступках, совершенных по чужой указке.

С Моэмом у меня все складывалось отнюдь не радужно. «Луна и грош» мне не понравился вовсе, «Театр», за который я с трудом заставила себя взяться, вызвал более благое впечатление, и вот пресловутый список «1001 books you must read before you die» вкупе с игрой ТТТ вынудил взяться за третий его значительный роман – «Бремя страстей человеческих». Мыши плакали и давились, но продолжали грызть кактус… Честно говоря, я с удовольствием предвкушала, как преодолею этот порог и тогда уж смогу сделать Моэму ручкой. И вот на тебе – роман захватил, увлек, даже, можно сказать, уволок в свои недра, не отпускал, ну и, говоря коротко, ужасно понравился…

Действие романа начинается с трагического события – умирает мать маленького Филипа, главного персонажа этой истории. Мальчика, хромого от рождения, отдают на воспитание дяде и тете, у которых никогда не было детей, и как с ними обращаться, они в упор не знают. По-своему они привязались к приемышу, однако с самого детства ребенок был лишен главного – родительской любви, нежности, опоры. Позже он осознает, как остро ему не хватало всего этого. Но до осознания так далеко…

Впереди Филипа тернистый путь – школа, отказ от определенного и более или менее светлого будущего, отречение от веры, переезды в другие страны, попытки стать бухгалтером, художником, медиком… Наконец, жестокая, истерзывающая любовь, сваливающаяся на голову, как тяжелая и неизлечимая болезнь. Короткие взлеты и тяжелейшие падения, бурные поиски и постоянные разочарования, яркие идеалы и замшелая серость реальности, бесконечные перепутанные дороги жизни, на вид одинаково безнадежные. Как вырваться, как найти себя, как быть счастливым?

Рада сообщить, что герой нашел для себя ответы на эти вопросы, и после долгих скитаний по морю жизни его душа, похоже, нашла прибежище и успокоилась.

Сложно объяснить, чем именно мне понравился роман. После таких сильных, всеобъемлющих вещей подобрать слова невероятно сложно. Наверное, дело в том, что это – жизнь во всех своих красках, замечательно описанный поиск, путешествие не по миру, но по человеческой душе, в котором каждый найдет что-то, близкое себе. Кто никогда не находился на перепутье, не чувствовал беспомощность перед огромным и безликим миром, не опускал руки, не задавался вопросами, в чем смысл человеческого бытия и как найти в нем свое место? Наконец, это тяжелая борьба со страстями, которые частенько парализуют разум и сбивают человека с верного пути, переход от одной жизненной ступеньки к другой через боль потерь и разочарований… Что, в общем, возвращает к тому, что под обложкой этой книги затаилась человеческая жизнь, нелегкая, но с огоньком надежды в унылой серости.

Не знаю, продолжу ли я знакомство с Моэмом, но этот роман я буду долго вспоминать как отличную вещь, за которую, по счастью, меня надоумили взяться.