Легионы - вперёд! Последний бой легиона красса Легион красса.

Игорь Агафонов

Легионы - вперёд!

Часть первая

Они шли по пустыне уже третий день. Семь легионов Марка Лициния Красса, проконсула и триумвира. Шли покорять богатую, по слухам, Парфию. Но пока, вместо богатства и легкой победы, видели только один песок. Где-то там впереди находилась парфянская армия с ее тяжелой, закованной в броню, кавалерией, но сейчас главным врагом легионеров была не она, а страшная жара и нехватка воды.

Квестор Гай Кассий Лонгин, придерживая норовистого коня, смотрел на бредущих по песку легионеров и думал, сколько же еще они выдержат. Конечно, они, солдаты Великого Рима, а не сборище варваров и железная дисциплина заставляет их повиноваться приказам поководца, даже если приказы эти кажутся совершенно безумными. Кассий и сам был солдатом, а потому не роптал, хотя в душе не одобрял избранный Крассом путь через пустыню. Да и вообще весь этот поход представлялся ему затеей сомнительной.

Двух лет не прошло, как они покинули Рим. Задуманная Крассом война представлялась тогда легкой прогулкой. Казалось, всего-то и нужно, что разогнать скопище варваров, разбегающихся от одного вида римских орлов, и все несметные сокровища Востока будут принадлежать им - легионерам Великого Красса. А ведь тогда уже были те, кто предостерегал триумвира… Да что там! Народный трибун Атей вообще хотел запретить Крассу начинать «несправедливую», как он говорил, войну против парфян. Когда же ему это не удалось, он проклял уходящее войско. Кассий знал, что кое-кто из солдат до сих пор вспоминает это «проклятье Атея», да и сам он почувствовал какую-то оторопь, когда народный трибун, поставив у городских ворот жаровню, начал воскуривать фимиам и призывать ужасных неведомых богов, произнося чудовищные проклятья.

А сколько было уже недобрых знамений! Когда они переправлялись через Зевгму, буря разрушила мост, а молнии били прямо в их лагерь. Затем, принося очистительную жертву богам, Красс выронил из рук печень жертвенного быка. Тогда он отшутился, сказав: «Такова уж старость! Но оружия мои руки не выронят». Кассий, будучи человеком образованным, не придавал большого значения гаданиям, но все же, все же… Как один из предводителей и квестор армии, он знал, что все гадания авгуров неблагоприятны и жрецы, по прямому приказу Красса, скрывают это от воинов.

Любуешься, квестор?

Кассий обернулся. Публий Лициний Красс, на великолепном галльском коне, подъехал к нему. Сын триумвира снял шлем и пригладил мокрые от пота волосы.

Чем уж тут любоваться… Только что видел аквилифера третьего легиона. Орел у него едва по песку не волочится.

Что ж ты ему не задал за это?

Там и без меня обойдутся. Луций, видно, отвлекся на что-то.

Не завидую парню!

Оба усмехнулись. Старый ветеран Луций Цецилий, примипил Третьего легиона, успел стать легендой своим неукоснительным следованием воинскому уставу.

А все же, друг Публий, дух легионеров подорван. Эта пустыня не для римлян. Тут я полностью понимаю солдат. И мы здесь уязвимы. Видишь, как растянулись колонны? Если парфяне нападут на марше…

Абгар говорит, парфян здесь нет. Они бегут на восток.

Кассий зло сплюнул.

Не произноси при мне это имя, Публий! Ты знаешь, как я ненавижу арабского пса! О, зачем Красс доверился ему?! Почему не пошел в Армению?! Царь Артабаз обеспечил бы нас всем необходимым, дал бы свою тяжелую кавалерию, и мы ударили бы прямо в сердце парфян! А что мы делаем здесь?!

Публий вздохнул и слегка коснулся его плеча.

Успокойся, Гай. Ты знаешь, я на твоей стороне и считаю так же как ты. Если помнишь, я поддержал твое предложение на том совете. Но отец не захотел меня слушать. Решение им принято. Что теперь нам остается? Только исполнить долг римлянина и солдата.

Ты прав. Прав, конечно. И все же, еще пару дней такого марша, и парфянам не придется сражаться. Солнце и нехватка воды сделают за них всю работу.

Действительно, проходившие мимо легионеры то и дело прикладывались к баклагам, но теплая вода плохо утоляла жажду, да и сколько ее там оставалось? Многие уже допили последние глотки и с тоской оглядывались на обоз.

Завтра мы дойдем до оазиса, - неуверенно ответил Публий.

Кассий усмехнулся:

Конечно. Так говорит Абгар. Ох, доберусь я однажды до этого «друга Римского народа»!

Некоторое время они молча глядели на проходящие легионы, затем Публий надел шлем, собираясь отправится к своей коннице, но тут заметил спешащего к ним контубернала.

Разведчики вернулись, доблестный Публий! У них важные вести.

Снедаемый дурными предчувствиями, Кассий отправился вместе с Публием. Как оказалось, начальник конницы проявил большую предусмотрительность и еще два дня назад отправил вперед турму под командованием Марка Фульциния. Кассий немного знал этого Фульциния. Выходец из низов римского общества, он имел темное прошлое, но вот уже лет десять состоял при младшем Крассе доверенным лицом. По словам Публия, Фульциний отличился еще в Галлии, будучи непревзойденным разведчиком и мастером особых поручений.

Едва поприветствовав военачальников, Фульциний перешел к делу.

Мы видели парфянское войско, - рассказал он. - Их очень много. Сосчитать возможности не было, но их не меньше пятнадцати тысяч. И с ними железная конница. Не десяток охраны Сурены, как уверял Абгар, а тысячи. Видели мы и оазис, к которому ведет нас араб. До него гораздо дальше, чем мы думали, но воды мы там все равно не найдем - парфяне отравили колодцы.

У Кассия невольно вырвалось проклятие, и Фульциний умолк.

Я так и думал! Продолжай, Фульциний.

Ты прав, квестор. Но я еще не сказал главного - покинув оазис, мы наткнулись на отряд парфян, что преследовал беглеца. Его лошадь была измотана, а сам он ранен стрелой. Парфян мы разогнали, но, к сожалению, беглеца не спасли, он умер у меня на руках. Это был Гай Коминий, тот трибун, что попал к ним в плен прошлой зимой. Как удалось ему бежать - не знаю. Перед смертью он успел рассказать что слышал в лагере врагов. Парфяне насмехались над римлянами, говорили, что нашу армию ведет предатель, заманивая в ловушку, где Сурена нас всех перебьет. И этот предатель - некий арабский вождь…

Клянусь Юпитером, Публий! Это Абгар и никто более! Я лично прикончу этого змееныша!

Надо немедленно остановить легионы и собрать совет. Я поскачу к отцу, а ты займись предателем.

Узнав об измене араба, Марк Лициний Красс впал в бешенство. Когда вернулся Кассий, безуспешно разыскивавший предателя по всему лагерю, проконсул сплюнул с досады:

Прклятый араб ускакал вместе со своими соплеменниками незадолго до того, как Публий явился ко мне со своими вестями. Сказал, что он отправляется на разведку, и я отпустил его. Должно быть он видел, как вернулись наши разведчики и шкурой почуял неладное!

Не стоит сейчас говорить о нем, - рассудительно заметил легат третьего легиона Октавий. - Мы предупреждены о предательстве и стоит подумать как спасти войско.

Затерянная в пустыне римская армия внезапно лишилась проводников, и было неясно как

Спешная подготовка. Наконец после долгих дней утомительного марша, когда армия только прошла занятый римским гарнизоном город Карры (древний Харран), к ней вернулось несколько разведчиков, которые сообщили, что остальные их товарищи перебиты и огромная неприятельская армия стремительно движется вперед, в надежде застать римлян врасплох. Совершенно ошеломленный этим известием Красс стал наспех строить войско в боевой порядок. Сначала он, по совету Кассия, попытался развернуть его по фронту, чтобы предотвратить возможный фланговый обход неприятелем. Таким образом, имевшиеся у него 70 легионных когорт должны были расположиться в одну линию, глубиной в 10 рядов. Этот маневр римские тактики советовали делать, когда армии угрожала атака больших масс кавалерии.

Однако армии, растянутой в походной колонне на 21 км, невозможно было быстро образовать боевую линию в 12 км по фронту. В середине маневра Красс потерял терпение и приказал образовать каре - замкнутый прямоугольник из четырех головных легионов: 12 когорт с приданной каждой из них конницей по фронту (24 на двух широких сторонах каре), по 8 на флангах (16 на обеих узких сторонах прямоугольного построения). Три легиона оставались в резерве позади каре. Фланги он поручил Кассию и своему сыну Публию, непосредственное командование центром взял на себя.

"Подобные пламени" парфяне. Продвигаясь вперед в таком порядке, римляне подошли к небольшой речке и очень ей обрадовались. Большинство офицеров полагало, что необходимо разбить здесь лагерь, отдохнуть, а с рассветом двинуться на неприятеля. Однако Красс принял другое решение: приказав, чтобы воины утолили голод и жажду, оставаясь в строю; он, не дав им ни подкрепиться, ни отдохнуть, повел их вперед без остановок, пока они не увидели неприятеля. Поначалу показалось, что парфян немного и выглядят они не очень внушительно: по распоряжению сурены их тяжелая конница прикрыла свои доспехи плащами, а парфянские главные силы было не видно за всадниками авангарда.

Наконец сбылась мечта Красса: враг больше не уклонялся от сражения, а, наоборот, шел на сближение с римлянами. Но далее начались неожиданности. Раздался глухой рокот парфянских барабанов, угнетающе подействовавший на слух римлян.

Рассказ Плутарха о начале сражения. Плутарх описывает, что произошло далее: "Устрашив римлян этими звуками, парфяне вдруг сбросили с доспехов покровы и предстали перед неприятелем, пламени подобные - сами в шлемах и латах из маргианской, ослепительно сверкавшей стали, кони же их в латах медных и железных. Явился и сам сурена, огромный ростом и самый красивый из всех…

Первым намерением парфян было прорваться с копьями, расстроить и оттеснить передние ряды, но когда они распознали глубину сомкнутого строя, стойкость и сплоченность воинов, то отступили назад и, делая вид, будто в смятении рассеиваются кто куда, незаметно для римлян охватывали каре кольцом.

Поход римской армии в Парфию и
бой под Каррами в 53 г. до н.э.

Красс приказал легковооруженным воинам броситься на неприятеля, но не успели они пробежать и нескольких шагов, как были встречены тучей стрел; они отступили назад, в ряды тяжелой пехоты, и положили начало беспорядку и смятению в войске, видевшем, с какой скоростью и силой летят парфянские стрелы, ломая оружие и пронзая все защитные покровы, и жесткие, и мягкие, одинаково.

А парфяне, разомкнувшись, начали издали со всех сторон пускать стрелы, почти не целясь (римляне стояли так скученно и тесно, что и умышленно трудно было промахнуться), круто сгибая свои тугие большие луки и тем придавая стреле огромную силу удара. Уже тогда положение римлян становилось бедственным: оставаясь в строю, они получали рану за раной, а пытаясь перейти в наступление, были бессильны уравнять условия боя, т.к. парфяне убегали, не прекращая пускать стрелы".

Таким образом, на первой фазе сражения при Каррах римский строй был атакован панцирной конницей парфян, вооруженной копьями. Когда атака не удалась, в дело вступила их легкая кавалерия - конные лучники. Попытка контратаки силами римской легкой пехоты оказалась абсолютно неэффективной, и парфянская конница начала обтекать римские боевые порядки.

Ловушка. Красс слишком поздно понял, в какую ловушку он попал. Римская тяжелая пехота, сильная в рукопашном бою, не могла принудить к нему армию, состоявшую исключительно из конницы. Если же его начинал противник, то в закованной в латы парфянской кавалерии легионы встречали равного себе, если не превосходящего, противника. Перед лицом такого войска, как парфянское, римляне оказались в стратегически невыгодном положении, т.к. конница контролировала пути сообщения и могла легко перерезать римские коммуникации.

Положение было проигрышно и в тактическом отношении, потому что римское оружие было рассчитано на ближний бой и не могло конкурировать с дальнобойным луком парфян, если только дело не доходило до рукопашной. Максимальная сосредоточенность войск - основа римского способа ведения войны - здесь только ухудшала положение: чем теснее были ряды римского боевого строя, тем неотразимее его натиск, но тем легче попадали в цель метательные снаряды.

В привычных для римлян условиях ведения войны (густонаселенная местность, имеющая естественные препятствия) одна конница была не в состоянии действовать против пехоты, но на ровной, как стол, местности Месопотамии, где войско за много дней пути не встречало ни одной точки опоры, условия именно для такого применения кавалерии оказались идеальными.

Преимущества и невыгоды для сторон. Историк пишет: "Здесь все обстоятельства складывались против чужеземного пехотинца и в пользу местной конницы. Там, где тяжеловооруженный римский пехотинец с трудом тащился по песку или по степи и на своем бездорожном пути, отмеченном лишь далеко отстоящими друг от друга источниками, погибал от голода или еще больше от жажды; там парфянский всадник, с детства привыкший сидеть на своем быстром коне или верблюде, почти жить на нем, легко мчался по пустыне, трудности которой он давно уже научился уменьшать, а в случае необходимости и преодолевать.

Здесь не шел дождь, который умерил бы нестерпимый зной и ослабил бы тетивы и ремни неприятельских стрелков и метателей копий; здесь, в глубоком песке, едва можно было выкопать рвы и насыпать валы для лагеря. Человеческая фантазия вряд ли могла бы придумать положение, в котором до такой степени все преимущества были бы на одной стороне, все невыгоды - на другой".

Неистощимый град парфянских стрел. Итак, легкая парфянская кавалерия приближалась, ее стрелы падали через собственную тяжелую конницу по кривой, поражая сначала первые, а затем и остальные ряды римского строя. Красс и другие командиры старались поддержать дух солдат, уверяя их, что при таком темпе стрельбы неприятель скоро истратит все свои стрелы. Римский командующий попытался также двинуть когорты на врага, но парфяне при этом бежали, продолжая на скаку пускать стрелы. Когорты были вынуждены отступать в каре, на которое продолжал падать безжалостный дождь стрел. Колчаны парфян казались неистощимыми.

Римляне наконец заметили маячивших на горизонте верблюдов, к которым время от времени подъезжали группы всадников, возвращавшиеся затем к остальным, кружившим около римского каре. Им стало понятно, что верблюды навьючены связками стрел и лучники пополняют там свой запас, почему он и кажется неистощимым. Легионы, бездействуя и являясь мишенью для убийственного града стрел, теряли мужество.

Красс приказывает атаковать. Красс наконец решился разорвать это страшное кольцо людей и металла, окружавшее его армию. Он приказал сыну взять 1300 всадников, в том числе 1000 галлов, 500 лучников и ближайшие 8 легионных когорт и во что бы то ни стало атаковать неприятеля, который уже заходил в тыл этому крылу. Когда отделившийся от каре отряд бросился на парфян, те поспешно повернули коней и ускакали. Римляне, решив, что противник бежит, устремились за ними. Вскоре те и другие исчезли за горизонтом в тучах пыли.

Натиск на главные силы римлян заметно ослаб: часть парфянских всадников куда-то исчезла. Красс воспользовался моментом и отвел войско на близлежащую возвышенность. Считая битву оконченной, он более или менее спокойно ожидал возвращения сына. Однако скоро посланцы Публия, с трудом проскользнув через врагов, сообщили, что сын Красса в опасности, просит скорой подмоги и будет неминуемо раздавлен, если она не придет вовремя.

Очередной акт драмы. Между тем за горизонтом разворачивался очередной акт драмы. Бежавшие от Красса-младшего парфяне вдруг развернулись и устремились на него. Римляне остановились, рассчитывая, что противник вступит с ними в рукопашный бой. Однако парфяне, окружив римский корпус катафрактариями, вновь пустили в ход конных лучников: "Взрывая копытами равнину, парфянские кони подняли такое огромное облако песчаной пыли, что римляне не могли ни ясно видеть, ни свободно говорить. Стиснутые на небольшом пространстве, они сталкивались друг с другом и, поражаемые врагами, умирали не легкой и не скорою смертью, но корчились от нестерпимой боли и, катаясь с вонзившимися в тело стрелами по земле, обламывали их в самих ранах; пытаясь же вытащить зубчатые острия, проникшие сквозь жилы и вены, рвали и терзали самих себя. Так умирали многие, но и остальные были не в состоянии защищаться. И когда Публий призывал их ударить на броненосных конников, они показывали ему свои руки, приколотые к щитам, и ноги, насквозь пробитые и пригвожденные к земле, так что они не были способны ни к бегству, ни к защите" (Плутарх).

С отчаянием обреченных римская легкая конница во главе со своим командиром, оставив пехоту на месте, атаковала парфянских катафрактариев. Галлы, составлявшие большинство римских кавалеристов, совершили чудеса храбрости в рукопашной схватке. Но они били своими легкими, короткими копьями в кожаные или металлические панцири, а сами получали удары тяжелыми копьями парфян в слабо защищенные или открытые части тела. Потеряв в атаке почти всех лошадей, остатки римской конницы отступили, уведя с собой израненного командира. Увидев поблизости песчаный холм, римляне отступили туда и выстроились вокруг него. Но на возвышенном месте все ряды оказались открыты для смертоносных парфянских стрел...

Красс-младший убивает себя. Оказавшись в абсолютно безнадежном положении, сын Красса нашел истинно римский выход из него. По словам Плутарха, "при Публии находились двое греков из числа жителей соседнего города Карры… Они убеждали его тайно уйти с ними и бежать в Ихны - лежащий поблизости город, принявший сторону римлян. Но он ответил, что нет такой страшной смерти, испугавшись которой Публий покинул бы людей, погибающих по его вине, а грекам приказал спасаться и, попрощавшись, расстался с ними. Сам же он, не владея рукой, которую пронзила стрела, велел оруженосцу ударить его мечом и подставил ему бок". По примеру командира и другие римские офицеры покончили с собой. "Остальных, - завершает рассказ об этом эпизоде битвы Плутарх, - продолжавших еще сражаться, парфяне, поднимаясь по склону, пронзали копьями, а живыми, говорят, взяли не более пятисот человек. Затем, отрезав головы Публию и его товарищам, они тотчас же поскакали к Крассу".

Тем временем Красс-старший сделал попытку двинуть армию вперед, на помощь сыну, но вдруг все увидели, что парфяне возвращаются. Передний всадник нес на конце копья какой-то черный предмет. Когда враги подъехали ближе, римляне увидели, что это была голова Публия Красса. Армия содрогнулась, но Красс и теперь не пал духом. Он проезжал по рядам солдат, говоря им, что смерть сына касается его одного, они же должны исполнить свой долг и отразить новые атаки врагов.

Новые атаки. Действительно, для этого пришло время: парфяне развернулись и, поставив тяжелую конницу в центре и конных лучников на флангах, охватили римский строй полукругом. Вновь на головы римлян полетел дождь стрел, а панцирная конница волнами, шедшими одна за другой, накатывалась на римское каре. До самой ночи шел бой, с той же яростью, с тем же однообразием. С наступлением темноты парфяне удалились, крикнув римлянам, что даруют Крассу одну ночь для оплакивания сына.

Римляне отступают в Карры. Для римлян первый день битвы дал основания считать себя побежденными. Ночью Красс, энергично командовавший в течение всего боя, пал духом и не мог принять никакого решения. Тогда его легаты Кассий и Октавий по своей инициативе собрали военный совет, который принял решение немедленно отступать к Каррам. Бросив 4 тысячи раненых, войско выступило и благополучно достигло Карр, в которых стоял римский гарнизон.

В этом городе армия могла отдохнуть, реорганизоваться и вернуться назад по той же дороге, по которой пришла. Парфянский военачальник очень этого опасался. Однако угнетенные потерями предыдущих дня и ночи солдаты и офицеры не понимали, что главная опасность уже миновала. Их страх перед парфянами был настолько силен, что они не хотели покидать город. Поэтому военный совет решил просить помощи у армянского царя и ожидать ее в Каррах, а после ее получения отступать через горы Армении.

Хитрость парфян. Когда сурена узнал, что главные силы римлян вместе с Крассом находятся в Каррах, он попытался хитростью довершить то, что начал силой, и предложил солдатам свободный выход при условии, что они выдадут ему Красса и Кассия. Расчет был тонким: если бы взбунтовавшаяся армия выполнила это требование, то справиться с толпой солдат, лишившихся своих самых способных вождей, оказалось бы легко.

Предательство Андромаха. Однако римская дисциплина все еще оставалась слишком прочной: вероломное требование врага было отвергнуто. Свою роковую роль оно, тем не менее, сыграло: офицеры утратили доверие к своим солдатам и, по словам Плутарха, "советуя Крассу отбросить отдаленные и напрасные надежды на армян, держались того мнения, что нужно бежать, но так, чтобы никто из жителей Карр не узнал о том до времени. Но обо всем узнал Андромах, из них самый вероломный - Красс не только открыл ему тайну, но и доверил быть проводником в пути. Таким образом, ничто не укрылось от парфян: Андромах осведомлял их о каждом шаге римлян".

Попытки спастись. Римляне выступили ночью, когда парфяне предпочитали не воевать. Красс решил идти по горной дороге, через Армению, выбирая самые трудные дороги и самые болотистые места, куда парфяне не могли двинуть свою кавалерию. Еще одно, последнее усилие - и римская армия была бы спасена. Но вместе с утомлением возрастала нервность солдат и раздражительность офицеров. Красс потерял свое влияние на командный состав. Однажды произошло бурное объяснение с Кассием, и Красс разрешил ему действовать, как тот считает нужным. Кассий принял это предложение, вернулся в Карры, а оттуда с 500 всадниками по прежней дороге благополучно вернулся в Сирию.

Второй легат Красса, Октавий, имевший надежных проводников, еще до рассвета достиг гористой местности и вместе с 5 тысячами солдат оказался в безопасности. Красса же день застал среди болот, откуда выбраться на дорогу удалось только с большим трудом. С ним были только четыре когорты и горсть всадников. Здесь они были атакованы преследователями, а до соединения с Октавием оставалось пройти еще больше 2 км. Римляне отступили на близлежащий холм и приготовились к бою, который должен был стать для них последним. Но здесь неожиданно подоспела помощь: "Октавий видел всю опасность его положения и первый устремился к нему на выручку с горстью людей, а затем, укоряя самих себя, помчались вслед за ним и остальные. Они отбросили врагов от холма, окружили Красса и оградили его щитами, похваляясь, что нет такой парфянской стрелы, которая коснулась бы полководца прежде, чем все они умрут, сражаясь за него" (Плутарх). Это, как оказалось, было последним проявлением мужества солдат, дальше они повели себя совсем иначе.

Новая хитрость парфян. Вождь парфян видел, что добыча готова ускользнуть от него, и пустился на новую хитрость. Он отпустил часть пленных, а затем сам в сопровождении высших начальников подъехал к холму, на котором укрепились римляне, и от имени царя предложил заключить перемирие и обсудить его условия.

Опасаясь засады, Красс, который видел теперь отступление обеспеченным, ответил отказом и начал совещаться с офицерами. Но солдаты, которые приняли парфянское предложение за чистую монету, не выдержали: "Воины подняли крик, требуя переговоров с врагом, и затем стали поносить и хулить Красса за то, что он бросает их в бой против тех, с кем сам даже не решается вступить в переговоры, хотя они и безоружны. Красс сделал было попытку убедить их, говорил, что, проведя остаток дня в гористой, пересеченной местности, они ночью смогут двинуться в путь, указывал им дорогу и уговаривал не терять надежды, когда спасение уже близко. Но так как те пришли в неистовство и, гремя оружием, стали угрожать ему, Красс, испугавшись, уступил и, обратясь к своим, сказал только: "Октавий и Петроний и вы все, сколько вас здесь есть, римские военачальники! Вы видите, что я вынужден идти, и сами хорошо понимаете, какой позор и насилие мне приходится терпеть. Но если вы спасетесь, скажите всем, что Красс погиб, обманутый врагами, а не преданный своими согражданами".

Вероломство парфян. Затем он в сопровождении нескольких офицеров спустился с холма навстречу парфянам. Что произошло далее, восстановить с точностью невозможно: с римской стороны свидетелей не осталось. Во всяком случае, Красс и его свита были перебиты то ли в результате недоразумения, то ли вследствие намеренного вероломства парфян. Когда все было кончено, сурена объявил оставшимся на холме, что Красс наказан по заслугам, а остальные могут, ничего не опасаясь, спускаться вниз. Некоторые поверили ему и сдались, остальные попытались ночью скрыться, но были выслежены и перебиты.

Трагические итоги. Из более чем 40 тысяч, перешедших с Крассом Евфрат, в Сирию вернулась примерно четверть. 10 тысяч пленных были, по парфянскому обычаю, поселены нести гарнизонную службу на крайнем северо-востоке их державы, в Мервском оазисе. Убитыми, таким образом, римляне потеряли не менее 20 тысяч. Отрубленная голова Красса была брошена к ногам парфянского царя.

Долгие века противостояния. Со времени разгрома при Каррах отмщение за Красса стало одним из самых популярных лозунгов в Риме. Однако неоднократные попытки римлян осуществить эту идею завершались, как правило, безрезультатно. Римско-парфянская граница на столетия стабилизировалась по Евфрату, вспышки конфронтации сменялись длительными периодами более или менее мирного сосуществования. Системе римско-парфянского дуализма на Ближнем Востоке была суждена долгая жизнь, позднее она была унаследована, с одной стороны, Новоперсидским царством Сассанидов, в III в. пришедшем на смену Парфии, с другой - Византийской (Восточной Римской) империей. Рушиться она начала только с VII в. н.э., времени великих арабских завоеваний. Таким образом, противостояние цивилизаций Востока и Запада в Передней Азии в конечном счете завершилось в пользу Востока.

Селевкия, столица Парфянской империи, лето 53 г. до н. э.

Жизнь в круглом загоне, куда заточили Ромула и еще несколько сотен солдат, стала для них чуть ли не привычной. Сделанные из толстых бревен стены тюрьмы, расположенной подле громадной арки городских ворот, были вдвое выше роста Бренна. Люди сидели на убитой до каменной твердости голой земле, народу было столько, что не всегда удавалось вытянуть ноги. Среди пленников ходили разговоры, что и остальных бывших соратников содержат в таких же загонах, разбросанных вокруг Селевкии. Парфяне не собирались позволять римлянам, даже безоружным, собираться слишком уж большими группами.

На фоне новых страданий Карры и кошмарный переход на юг превратились в отдаленные воспоминания. Холодные ночи сменялись изнурительно жаркими днями, все меньше сочувствия оставалось к раненым. Над головами не было никакой крыши. В темноте римские солдаты жались друг к другу, а днем жарились на солнце. Почти всех офицеров куда-то увели, оставили только нескольких самых младших командиров, которых обязали поддерживать порядок.

Тарквиний, похоже, не слишком переживал по поводу будущего. Из остальных никто даже не мог предположить, какая судьба их ожидает. До поры до времени их щадили, но все же казалось, что рано или поздно парфяне всех казнят. Каждый мучился от стыда за то, что тысячи трупов товарищей были брошены гнить в пустыне. По римским обычаям, погибших нужно было провожать с почетом и пышными церемониями. Обычно лишь преступников оставляли без погребения; Ромул без труда мог вспомнить тошнотворный запах, исходивший из ям на восточном склоне Эсквилинского холма. Одни лишь боги ведали, что сейчас представляли собой окрестности Карр.

Пленников кормили очень скудно, только чтобы поддержать жизнь. Всякий раз, когда в ограде появлялись охранники, чтобы поставить еду на землю, там воцарялся хаос. Люди, словно дикие звери, дрались за сухие корки и затхлую воду. Лишь благодаря все возраставшему авторитету Тарквиния его друзья вообще имели возможность есть и пить. Этруск неустанно возился с ранеными, промывал им раны и прикладывал какие-то травки из кожаного кошеля, который он каким-то немыслимым образом сберег от победителей. Ромул постоянно помогал ему в этом. Постепенно уверовавшие в мистическое дарование этруска солдаты зауважали его еще сильнее и даже откладывали для него пищу. Такой человек, как этот гаруспик, надеялись они, способен помочь им выбраться даже из того немыслимого ужаса, в котором они оказались.

Многих раненых постепенно доканывал недостаток воды. Парфяне убирали начинавшие вздуваться трупы, лишь если римляне подносили их к самым воротам. Чтобы уберечь близлежащий город от заразы, стражники устроили огромный костер, который приходилось поддерживать постоянно, - иначе они не смогли бы сжечь столько трупов. По ночам его мятущийся свет озарял осунувшиеся от голода лица. Все вокруг пропиталось смрадом горящей плоти, и от этого людям становилось еще тяжелее.

Лучше бы эти мерзавцы казнили нас! - вспылил на рассвете двенадцатого дня Ромул. - Еще неделя-другая, и со всеми нами будет то же самое.

На земле лежало полтора десятка умерших легионеров.

Терпение, - посоветовал Тарквиний. - Я уловил движение воздуха. Скоро мы что-то узнаем.

Ромул неуверенно кивнул. А вот Феликса вид умерших товарищей привел в бешенство.

Мне бы хоть какое оружие! - воскликнул он и уперся руками в бревна.

Страж заметил поведение низкорослого галла и выразительно погрозил копьем: мол, отойди и успокойся.

Уймись! - прошипел Бренн. Он-то был согласен ждать столько, сколько сочтет нужным Тарквиний. - Ты же не хочешь кончить как тот легионер.

Раздувшееся на жаре человеческое тело, висевшее на столбе с перекладиной неподалеку от загона, в котором содержали пленных, служило жестоким примером парфянской дисциплины. Двумя днями раньше ветеран шестого легиона, могучий мужчина, плюнул на ногу стражнику. Его сразу же выволокли наружу и распяли на кресте.

Ступни ног и руки ему пробили толстыми железными гвоздями, так что от страшной боли он не мог ни стоять, ни висеть. Тщетно пытаясь выбрать менее мучительное положение, он отчаянно дергался на кресте. Вскоре его воля иссякла, и он начал орать. Жестокое представление продолжалось несколько часов. Потом, решив, что пленники твердо усвоили урок, кто-то из стражников походя, ударом копья, прекратил его страдания. Труп же оставили на кресте в качестве наглядного примера.

Феликс сел на землю.

Копьеносец продолжил свой обход вокруг ограды.

Мы еще живы, а это значит, что они что-то затевают, - сказал этруск.

Публичную казнь, - прорычал Феликс. - Галлы поступили бы именно так.

Только не с простыми солдатами.

Ромула его слова все же не убедили.

В Риме мы окончили бы жизнь на арене. Неужели эти дикари чем-то лучше наших?

У них нет ни гладиаторов, ни звериных боев. Мы же не в Италии, - веско произнес Тарквиний. - Слышите?

Гонги и барабаны парфян гремели с самого рассвета. Шум народного ликования почти не смолкал с того дня, когда их пригнали под стены Селевкии, но сегодня звуки были другими. Они становились все громче и казались какими-то зловещими. По мере того как солнце поднималось в ясное голубое небо, жара быстро усиливалась. Обливающиеся потом солдаты начали тревожиться.

Бренн поднялся на ноги и взглянул в ту сторону, где змеились уходящие в город улочки.

Звуки приближаются.

Шум снаружи ограды делался все громче, а внутри ее, напротив, все притихли. Обмотанные окровавленным тряпьем, грязные, обожженные солнцем бывшие воины шестого легиона поднимались на ноги, а стражники, не обращая на них внимания, о чем-то возбужденно переговаривались.

Тарквиний, что происходит? - Как и многие другие, Феликс не сомневался в том, что этруску известны намерения и поступки парфян.

К ним сразу же обратилось множество лиц.

Тарквиний задумчиво потер подбородок.

Они ведь еще не устроили настоящего праздника…

А что с Крассом? - полюбопытствовал Ромул.

После боя о римском полководце не было ни слуху ни духу. Но никто не сомневался в том, что в предстоящем торжестве ему будет отведена заметная роль.

Этруск собрался было ответить, но тут из арки городских ворот на мощеную площадку перед тюрьмой вышел отряд из пятидесяти необыкновенно высоких воинов. На них были новые кольчуги, начищенные до блеска шлемы, каждый был вооружен тяжелым копьем и круглым щитом. За отрядом следовали несколько десятков парфян, одетых в мантии; эти играли на музыкальных инструментах. Процессия остановилась, но устрашающая музыка продолжала греметь.

Римляне поспешно осеняли себя знаками, отвращающими зло.

Царская охрана, - пробормотал Тарквиний. - Ород решил нашу судьбу.

Ты и это знаешь? - Ромул взглянул на этруска, но тот, по своему обыкновению, ответил загадочной улыбкой.

Юноша скрипнул зубами.

А еще что-нибудь ты видел? - осведомился Бренн.

Я же не раз говорил тебе: нам предстоит дальний поход на Восток.

Встревоженные предсказанием солдаты, не скрывая испуга, поглядывали на гаруспика.

В те места, где Александр провел величайшую из армий, какие только видел мир. - За время, проведенное взаперти, Тарквиний рассказал товарищам по несчастью много историй о легендарном походе в неведомое, совершенном греками три столетия тому назад.

У многих лица совсем вытянулись. Ромул же всегда восхищался этими сказаниями. И кровь у него в жилах забурлила от радостных предвкушений.

Нам надо радоваться, что они зашли так далеко. - Тарквиний похлопал по спрятанному за пазухой кожаному мешочку, где хранились травы и древняя карта, которую он лишь однажды показал друзьям. После того как их взяли в плен, из всех скудных пожитков у него сохранились лишь этот кощель, кольцо с изображением скарабея и литуус. - Ее начертил один из солдат Александра. И в руки ко мне она попала, конечно, не без причины, - шепотом добавил он.

Снаружи донесся громкий голос начальника вновь прибывших воинов, окликнувшего стражей тюрьмы, и Тарквиний умолк. Между тем стражники быстро извлекли откуда-то толстые канаты - те самые, которыми вязали побежденных после битвы. Страх, все эти дни не оставлявший пленников, полностью овладел ими. Когда одну створку ворот наполовину приоткрыли, испуганные причитания легионеров зазвучали громче. Находясь в замкнутом пространстве, они ощущали какое-то подобие безопасности. Что же ждало их теперь?

В сопровождении нескольких крепких воинов, державших копья наготове, командир дворцовой стражи вошел в загон и жестом приказал нескольким ближайшим к нему пленникам выйти. Те повиновались с видимой неохотой. Как только они вышли из ворот, на шеи им накинули веревочные петли. Вскоре перед тюрьмой образовалась длинная цепочка связанных друг с другом людей. А парфяне, отсчитывая одинаковые группы, выгоняли из загородки все новых и новых пленников, которых тут же пристраивали в хвост.

Один из легионеров решил, что с него хватит. Хотя на нем была приметная кираса опциона, парфяне почему-то не увели его восвояси вместе с остальными офицерами. Теперь же, когда стражник указал ему копьем на выход, он шагнул вперед и сильно толкнул его в грудь.

Что он делает, дурак этакий?! - прошептал Ромул. - Знает ведь, чем это кончится.

Тарквиний пристально взглянул на молодого друга:

Он сам выбрал свою судьбу. Такое право есть у каждого из нас.

Ромул вспомнил Бассия - его милосердие проявилось в том, что под Каррами он убил двоих наемников, вместо того чтобы бросить их на медленную и мучительную смерть. Возможность самому выбирать свою участь представляла в жизни мощную движущую силу, и он старался постичь свои истинные намерения.

Прозвучал короткий приказ, и стражник быстрым движением вогнал острие копья глубоко в живот римлянина. Тот с криком сложился вдвое, его руки непроизвольно ухватились за древко. Пленники видели, как стражник нагнулся и выхватил короткий тонкий кинжал. Еще двое схватили опциона за руки. Он громко кричал от мучительной боли, а командир стражи обвел выразительным взглядом оставшихся пленников.

Между тем стражник выпрямился и, широко взмахнув рукой, высоко подбросил что-то. Два глазных яблока с болтающимися ниточками нервов упали неподалеку от Ромула, и он невольно отшатнулся, удивившись про себя, что человек мог по своей воле решиться пойти на такие мучения.

Когда офицер указал на выход следующей группе, никто и не подумал сопротивляться. Стараясь ступать бесшумно, Ромул прошел мимо опциона; его голова, будто сама собой, повернулась в сторону корчившегося в судорогах несчастного, прижимавшего руки к окровавленным глазницам. Глухой стон бедняги наполнил его жалостью, и он стиснул кулаки.

Ни один человек не заслуживает такой участи, - прошептал он.

Не спеши осуждать других, - отозвался Тарквиний. - Этот опцион мог бы сейчас идти вместе с нами. Но решил поступить по-иному.

Никто не может решить за человека, какой путь ему выбрать, - мрачным тоном поддержал его галл. В его памяти живо всплыл образ родного дяди, который принял смерть, чтобы спасти жизнь другому. Ему, Бренну.

Ромул по очереди взглянул на своих друзей. Их слова глубоко запали ему в душу.

Когда парфяне построили в цепочку и связали пятьдесят пленников, их командир приказал оставить прочих взаперти. Как и в тот день, когда Красс приносил в жертву быка, права лицезреть происходившее были удостоены немногие. А уж они должны были пересказать все своим товарищам.

Вслед за катафрактариями и музыкантами пленники двинулись к городу. Легионеров сбили в кучку и то и дело подгоняли пинками и ударами тупых концов копий.

Они миновали арку ворот, не уступавшую размерами тем сооружениям, которые Ромул видел в Италии. Однако это оказалось исключением из правила. Улочки с одноэтажными домишками оказались очень узкими. Хижины, сложенные из высушенных на солнце глиняных кирпичей, составляли большинство строений в столице. Попадавшиеся время от времени очень простые по своей архитектуре храмы были повыше. Как и в Риме, дома теснились один к другому, кое-где разделявшие их переулки были засыпаны мусором и всякой прочей дрянью. Ромул не заметил ни акведуков, ни общественных уборных. Город был очень примитивным - парфяне явно не были народом строителей. Они были пустынными кочевниками и воинами.

Лишь арка в стене да строение, являвшееся, по всей видимости, дворцом царя Орода, были бы достойны занять место в Риме. Высокие крепостные стены дворца отделялись от прочих строений города широким ровным пространством. По углам крепости возвышались башни, а вдоль стен между ними расхаживали лучники. Перед коваными металлическими воротами дежурил отряд конных катафрактариев, они глядели на легионеров с совершенно бесстрастными выражениями лиц. Мало кто из римлян мог смотреть на одетых в броню всадников без страха. Тарквиний же, проходя мимо, пристально всмотрелся в то, что находилось за решеткой ворот.

Не привлекай их внимания! - прошипел Бренн.

Им до нас дела нет, - безмятежно отозвался этруск и приподнялся на цыпочки. - Просто мне хочется увидеть хотя бы отблеск того золота, за которым так рвался Красс. Мне кажется, что тут все должно просто сверкать от него.

Впрочем, один из катафрактариев все же проявил бдительность: он направил острие копья в сторону Тарквиния и сделал резкое движение, будто протыкал врага.

К великому облегчению Ромула, гаруспик покорно пригнулся и побрел дальше.

Пленники шли по узенькому проходу между давно ожидавшими их толпами. Все обитатели Селевкии жаждали насладиться зрелищем унижения римлян. Пленные брели понурив головы, а в уши им летели возгласы, являвшиеся, несомненно, оскорблениями и издевками. Ромул упорно смотрел под ноги, на ухабистую немощеную дорогу. Единственного взгляда в искаженное злобой смуглое лицо хватило ему с лихвой. Он был уверен, что их ожидало что-то очень плохое, и вовсе ни к чему привлекать к себе излишнее внимание.

В пленников летели комья грязи и камни, оставляя на их телах синяки и кровавые ссадины. На них сыпались гнилые овощи и даже выливалось содержимое ночных горшков. Одетые в лохмотья ребятишки с размазанными по чумазым лицам соплями то и дело выскакивали из толпы, чтобы отвесить пинок кому-нибудь из пленных. Одному из солдат тощая пожилая женщина глубоко разодрала ногтями щеку. Когда же он попытался оттолкнуть ее, ближайший стражник так ударил его по голове, что он потерял сознание. Старая ведьма торжествующе заорала и плюнула на римлянина. Легионеры, находившиеся по соседству с ним, поспешно подхватили товарища и потащили дальше.

Избитых, грязных, униженных донельзя солдат водили по улицам, как им казалось, целую вечность, чтобы все могли порадоваться и позлорадствовать по поводу полного разгрома могучей армии Красса. Наконец они все же вышли на огромную площадь, сходную по величине с римским Марсовым полем. Тут не было уже даже тех крохотных клочков тени, которые отбрасывали лачуги, и стало еще жарче. Когда же римлян погнали к середине этой площади, куда уже не долетали камни и прочие предметы, которыми их закидывали торжествующие жители, и не так были слышны злобные выкрики, мало кто из них осмеливался поднять голову. Стражники прокладывали дорогу пленникам и нещадно колотили каждого, кому хватало глупости преградить им путь.

Возле огромного костра суетилось несколько десятков парфян, без устали подкладывавших в бушующее пламя толстые бревна. Неподалеку от костра возвышался пустой помост. Пинками и толчками растерянных солдат заставили выстроиться перед ним. Они стояли, растянувшись в неровную редкую цепочку, испуганные, не знающие, чего еще им ожидать. Тем временем из других тюрем, разбросанных вокруг города, стали приводить такие же группы пленников. Вскоре там собралось несколько сотен римлян, представлявших десять тысяч пленников.

Ромул решил, что не позволит никому увидеть его испуганным и подавленным. Если его казнят, он гордо встретит смерть. Бренн, в свою очередь, обратил внимание на то, что Тарквиний нисколько не испуган. Поэтому юноша и его наставники сохраняли относительное спокойствие и резко выделялись среди остальных полуголодных, обгоревших на солнце легионеров, ожидавших неминуемой смерти. После страшного разгрома при Каррах они утратили всякую веру в себя и в будущее. Почти все повесили головы, самые слабые содрогались от плохо сдерживаемых рыданий. Для некоторых страх оказался невыносимым - об этом свидетельствовал вдруг прорезавшийся запах мочи.

Крики толпы постепенно стихли. Умолкли даже барабаны и гонги. И стали различимы другие звуки, которые сразу же привлекли внимание пленников. С той стороны, где осталась жестокая толпа, доносились стоны неподдельного, тяжкого страдания.

Вокруг площади возвышались десятки крестов. На каждом из них висело по офицеру римской армии. Их руки были крепко привязаны веревками к перекладинам. Время от времени кто-нибудь из несчастных, пытаясь ослабить нагрузку на отчаянно болевшие руки, опирался на прибитые толстыми гвоздями к столбу ноги. И тут же вновь, с громкими стенаниями, бессильно обвисал от невыносимой боли. Эти ужасные мучения должны были длиться до тех пор, пока жертва не умрет от жажды. Ждать смерти нужно было не один день, и самые кошмарные страдания выпадали на долю тех, кто был сильнее и выносливее.

Толпа вновь принялась орать и хохотать, сразу забыв о тех пленниках, которых увели за пределы ее досягаемости. Камни теперь полетели в распятых. Когда они попадали в цель, раздавались вскрики, еще сильнее распалявшие мучителей. Стражники тыкали беспомощных офицеров копьями и радостно хохотали, когда показывалась кровь. Воздух сотрясали злорадные выкрики. А простые солдаты в ужасе смотрели на происходившее; собственное будущее представлялось каждому в самом черном цвете.

Вдруг Феликс указал пальцем:

Это же Бассий. Вот бедняга.

Ромул и Бренн уставились на распятого неподалеку от них ветерана. Его глаза были закрыты. Несмотря на страшные мучения, которые испытывал центурион, из его губ не вырывалось ни звука. Никогда еще мужество Бассия не проявлялось столь очевидно.

Бренн схватился за веревку, обмотанную вокруг его шеи.

Я должен избавить его от страданий!

Хочешь сам закончить жизнь на кресте? - отозвался Тарквиний.

Ромул выругался. Он подумал о том же. Вот только их наверняка убили бы прежде, чем им удалось бы добраться до Бассия.

Он недолго протянет, - встрял в разговор Феликс. - Раненые на кресте быстро теряют силы.

Это римляне научили их распинать людей, - сказал этруск.

Ромул промолчал. Ему было до отвращения стыдно за то, что его соотечественники столь спокойно относились к этой поистине варварской пытке. Хотя рабов и преступников в Италии таким образом казнили довольно часто, он никогда не видел столько распятых сразу. А потом он вспомнил о том, каким образом Красс расправился с уцелевшими после разгрома воинами Спартака. Рим жестокостью ничуть не уступал Парфии.

Бренн сердито сплюнул и приготовился сорвать путы. Снова перед его мысленным взором предстал Коналл, умирающий под ударами гладиусов дюжины легионеров. Нынче нужно было спасти другого достойного и отважного человека. Он уже достаточно настранствовался.

Великан повернулся к нему, его глаза были полны страдания.

Бассий отважный солдат. Он спас всех нас! И не заслуживает такой скотской смерти.

Тогда помоги ему.

Бренн долго молчал, а потом ответил с глубоким вздохом:

Ультан предсказывал мне дальнее странствие. И ты тоже.

Бассий так или иначе умрет, - мягко сказал Тарквиний. - Коналлу и Браку тоже была суждена смерть. И никакие усилия не помогли бы тебе это изменить.

Глаза Бренна широко раскрылись.

Ты знаешь, что случилось с моей семьей?

Этруск кивнул.

Я восемь лет не произносил их имен.

Брак был смелым воином, как и его отец. Но их время все же пришло.

У Ромула волосы на затылке встали дыбом. За все эти годы галл лишь несколько раз мельком упоминал о своем прошлом.

Бренн, казалось, совсем растерялся.

Наступит день, когда ты понадобишься своим друзьям, - негромко, но очень внятно произнес этруск. - Придет время Бренну подняться и вступить в бой. Когда будет казаться, что у тебя нет никаких шансов.

Никто не сможет победить в таком бою. Кроме Бренна.

И это случится далеко отсюда? - требовательно, почти яростно спросил галл.

На самом краю света.

Бренн нерешительно улыбнулся и медленно отпустил веревку.

Ультан был могущественным друидом. Такой же и ты, Тарквиний. Боги возьмут нашего центуриона прямиком в Элизиум.

Не сомневайся в этом.

Ромул хорошо запомнил взгляд, который Тарквиний бросил на галла во время отступления к Каррам. Сейчас многое из увиденного и услышанного прежде сложилось у него воедино, и сердце молодого воина заполнила тревога за Бренна. Но тут он заметил, что Тарквиний разглядывает костер.

Для чего это?

Этруск указал на широкий железный котел, висевший над самым огнем. Несколько мужчин в кожаных фартуках, обливаясь потом, подкладывали дрова, чтобы пламя горело сильнее. Один из них то и дело наклонялся и помешивал содержимое черпаком на длинной ручке.

Туда недавно бросили слиток золота.

У Ромула по спине пробежали мурашки.

Вновь забили барабаны, однако на сей раз они вскоре смолкли. Показалась большая плоская повозка, запряженная мулами и окруженная величественными кавалеристами в ярко начищенной броне. По обе стороны шли стражники, переодетые в ликторов. Каждый нес в руках фасции - символ правосудия у римлян. Но в отличие от настоящих фасций, тех, с которыми ходили чиновники в Италии, эти были увешаны кожаными кошельками, а на древки вместо топориков были насажены головы римских офицеров.

Все это было задумано заранее, - пробормотал Ромул.

Это пародия на римский триумф, - объяснил этруск. - И насмешка над стремлением Красса к богатству.

И тут солдаты дружно охнули, увидев, что на повозке стоит Красс, крепко привязанный за руки и за шею к деревянной раме. На голове у него красовался лавровый венок, а губы и щеки были обильно раскрашены охрой и белилами. Чтобы довершить унижение, его облачили в пестрые женские одежды, которые к этому моменту были обильно пропитаны испражнениями и испещрены следами от брошенных в римского военачальника гнилых овощей. Красс стоял с закрытыми глазами, со смирением на лице. Его путешествие оказалось очень долгим.

А еще на телеге находились проститутки, которых военачальник взял с собой для высших офицеров. Раздетые догола, с телами, покрытыми синяками и ссадинами, несчастные женщины рыдали и отчаянно цеплялись друг за дружку. На протяжении кампании Ромулу довелось увидеть немало изнасилований. И всякий раз в его памяти с убийственной ясностью возникал Гемелл, с отвратительным сопением и хрипом дергающийся на его матери. Изнасилования были неотъемлемой частью войны, но сейчас Ромул содрогнулся при мысли о том, что пришлось перенести этим женщинам после Карр.

Когда мулы остановились, крики ужаса раздались с новой силой.

Парфянские воины повскакивали на повозку, за волосы втащили проституток на помост и заставили встать на колени. Плач и крики пресекались немилосердными ударами. Женщины умолкли, лишь изредка какая-нибудь из них громко всхлипывала.

Затем на помост поднялся высокий бородатый мужчина в темной мантии и жестом призвал всех к молчанию. Толпа повиновалась, и жрец заговорил мощным низким голосом. Даже не зная языка, можно было уловить в каждом его слове гнев. Речь быстро привела собравшихся парфян в ярость, и они кинулись на пленников. Чтобы остановить их, страже пришлось по-настоящему прибегнуть к силе и даже пустить в дело копья; когда толпа отхлынула, в ней оказалось много раненых.

Страсти нагнетает, - заметил Бренн. - Теперь можно начинать и настоящее представление.

Он говорит о том, что случается с теми, кто осмеливается угрожать Парфии, - быстро переводил этруск. - Красс напал на нее. Но могущественные боги помогли разгромить римских захватчиков. А теперь они требуют воздаяния.

Ромул вновь взглянул на помост и поежился. Кампания была проклята с самого начала, и не заметить множества дурных предзнаменований мог лишь дурак. Но Красс проигнорировал все до единого знаки воли богов и в своем неимоверном тщеславии повел на верную гибель много тысяч воинов. И все же Ромулу глубоко претила та ужасная участь, которая, несомненно, ожидала их военачальника. Тем более что он ровным счетом ничего не мог поделать. Молодой солдат заставил себя дышать глубоко и ровно, чтобы успокоиться.

Когда бородатый жрец закончил речь, аудитория поняла, что будет представлять собой ритуал. Воцарившуюся зловещую тишину нарушали только стоны распятых офицеров да избитых проституток.

Взоры всех легионеров были прикованы к Крассу и несчастным женщинам. Зло усмехнувшись, жрец извлек из висевших на поясе ножен длинный кинжал. Шагнув вперед, он остановился позади одной из шлюх и произнес еще несколько слов.

Толпа оглушительно заорала.

Не в силах больше сдерживаться, женщина громко закричала от ужаса и обернулась. Грубым движением жрец тут же развернул ее обратно, лицом к толпе. И ловким движением перерезал ей горло.

Крик оборвался.

Руки и ноги убитой судорожно задергались, а из перерезанной шеи фонтаном хлынула кровь, обильно забрызгав стражников и стоявших впереди солдат. Жрец выпустил свою жертву, а один из стражников пинком сбросил труп с помоста. Римляне разом подались назад, чтобы избежать соприкосновения с изуродованным телом.

Одна за другой так же были убиты остальные женщины. Из тех, кого привезли на телеге, в живых остался один только Красс. Помост был залит кровью, перед ним грудой лежали трупы, но толпа ждала чего-то еще.

Парфия жаждала мести.

Дикари! - прорычал Бренн.

Ромул думал о Фабиоле. Судя по тому, что ему было известно, она вполне могла оказаться в числе убитых женщин. Его напускное спокойствие как рукой сняло, он весь кипел. Внезапно он понял, что хочет лишь одного - быть свободным. Никого не называть господином. Ни Гемелла, ни Мемора, ни Красса, ни кого-нибудь из парфян. Он взглянул на ближайшего стражника, прикидывая, насколько быстро тот сумеет отреагировать, если на него напасть. Он сможет выбрать свою собственную судьбу.

Ты еще вернешься в Рим, - прошептал Тарквиний. - Я видел твою судьбу. Она заканчивается не здесь.

Они смотрели друг другу в глаза. Тем временем оглушительный грохот барабанов стих, извещая о завершении ритуала.

«Быть сильным. Как Фабиола. Я выживу».

Смотри. - Галл указал на помост.

Стражники не стали отвязывать последнего из привезенных пленников, а попросту подняли раму, к которой он был привязан, и перенесли ее вместе с Крассом на помост. Их действия сопровождал удивительно низкий, словно не человеческими усилиями производимый рокот.

Пришло время Крассу расплатиться за содеянное.

Предчувствуя ужасный конец, он дико заорал и принялся брыкаться. Впрочем, веревки, которыми его привязали, оказались толстыми и крепкими, и вскоре Красс с посеревшим от усталости и страха лицом без сил обвис на брусьях. Во время этой тщетной борьбы венок сполз ему на один глаз, и парфянские воины с издевательскими ухмылками показывали на Красса пальцами.

Снова заговорил жрец, обратив гневные тирады против человека, дерзнувшего вторгнуться в Парфию. С его губ брызгала слюна, зрители выли от ярости. Толпа вновь начала напирать на стражников, а те преграждали ей путь скрещенными копьями. Тарквиний переводил сказанное жрецом, но окружавшие его солдаты и без объяснений понимали, что происходило. И мало кто из них сочувствовал Крассу.

Жрец закончил речь и некоторое время ждал, пока воцарится тишина. В конце концов толпа успокоилась.

Пленный полководец поднял голову и увидел перед собой толпу пленников. По одежде он не мог не узнать римских солдат, которые теперь приветствовали его одними лишь оскорблениями.

До Красса, похоже, только сейчас дошло, что его судьба неотвратима. Даже те люди, которыми он командовал столько времени, не придут ему на помощь. И он вновь уронил голову на грудь.

А Ромул продолжал кипеть от гнева. Он с готовностью и даже с удовольствием убил бы Красса в поединке, но превращать казнь в унизительное публичное представление… Такое было противно его натуре. Происходившее по своей жестокости не уступало худшим образцам тех зрелищ, которые устраивали на арене для потехи развращенных римлян. Он взглянул на Бренна и понял, что тот думает о том же.

Лишь Тарквиний, как всегда, казался совершенно спокойным.

Кузнец нагнулся над огнем и запустил в котел черпак на длинной ручке. Когда черпак вынырнул, с его краев стекали большие тяжелые капли расплавленного золота, чудом не попадавшие парфянину на ноги. Держа черпак на вытянутых руках, он направился к помосту.

Толпа завопила, предчувствуя невиданную потеху, и Ромул отвернулся.

Двое стражников задрали Крассу голову и прижали подбородок к перекладине. Свободным концом веревки они привязали голову так, чтобы лицо было обращено вверх. Жрец подошел к пленнику и, разжав его зубы, вставил между челюстями металлическую распорку, обратив к небу его раззявленный зев.

Поняв, что сейчас произойдет, Красс отчаянно закричал. И продолжал орать, пока кузнец поднимался по ступенькам, далеко выставив перед собой ковшик с расплавленным металлом.

Жрец нетерпеливо махнул рукой.

Золото быстро остывает, - сказал Тарквиний.

Глаза Красса лихорадочно вращались в орбитах, он продолжал дергаться тем яростнее, чем ближе подходил кузнец со своей раскаленной ношей, и массивная рама потрескивала от его рывков.

Черпак повис над его головой.

Под крики восторга бородатый жрец гулким голосом произнес длинный речитатив.

Он призывает богов принять жертву, - пробормотал Тарквиний. - Она должна символизировать победу над республикой. И показать, что с Парфией шутки плохи.

Кузнец устал держать увесистый черпак, его рука дрогнула. И вдруг из сосуда сорвалась большая капля золота и угодила прямиком в широко раскрытый глаз Красса. Яблоко лопнуло, а воздух сотряс такой вопль мучительной боли, какого Ромул никогда еще не слышал. По щеке плененного военачальника потекла струйка глазной жидкости, смешанной с кровью.

Целый глаз Красса выпучился от боли и немыслимого ужаса. Под ногами у него образовалась лужица мочи.

Жрец закончил молитву и резко взмахнул правой рукой.

Дикий крик вырвался изо рта Красса, когда туда струей жидкого огня полилось золото. С громким журчанием, слышным всем на площади, расплавленный металл лился в разинутый рот, и бывший военачальник умолк навеки. Лишь его тело продолжало биться в мощных конвульсиях от непереносимой боли. От мгновенно сварившейся плоти поднимался легкий парок. Лишь прочность веревок и брусьев, из которых была сделана рама, не позволила Крассу вырваться. В конце концов драгоценный металл достиг сердца и легких, прекратив их работу.

Тело обмякло и бессильно повисло на веревках.

Красс умер.

Парфяне, затаив дыхание следившие за невиданной казнью, впали в форменное безумие. Ничего нельзя было расслышать в буре восторженных криков, звона гонгов и грома барабанов.

Многих римлян от увиденного начало рвать. Кое-кто зажмурил глаза, чтобы не видеть страшного зрелища. Кое-кто вытирал слезы. Ромул поклялся про себя, что должен сбежать, чего бы это ему ни стоило.

Когда толпа немного успокоилась, жрец ткнул пальцем в сторону трупа Красса и крикнул что-то остальным пленникам. Как только прозвучали его слова, вновь воцарилось молчание.

Представление еще не закончилось.

Тарквиний подался вперед:

Он предлагает нам выбор.

Стоявшие поблизости солдаты навострили уши.

Что еще за выбор? - громыхнул Бренн.

По кресту на каждого. - Этруск указал на распятых офицеров. - Или костер - кому что нравится.

Вот это здорово! - Феликс сплюнул. - Лучше уж погибнуть в драке. - Он ухватился за веревку, петлей охватывавшую его шею.

Многие поддержали его злыми возгласами.

Есть другой выбор.

Увидев, что Тарквиний переводит его слова, жрец ухмыльнулся и указал острием кинжала на Восток.

Все повернулись к этруску.

Мы можем вступить в войско Парфии и биться с ее врагами.

Воевать за них? - недоверчиво переспросил Феликс.

Хозяин другой, а работа та же, - сказал Бренн. После зрелища ужасной казни он смог быстро успокоиться. - И где же?

На дальних границах империи.

Тарквиний кивнул.

Ромул воспринял известие так же спокойно, зато остальные легионеры были охвачены страхом.

А им можно доверять? - С перекошенным лицом Феликс глянул на стражей, коловших копьями труп Красса.

Выбирай сам, - нахмурился Тарквиний. - Не зря же они оставили нас в живых и в качестве примера показали казнь Красса. - Он обернулся к стоявшим позади и во весь голос прокричал перевод слов жреца.

Тот дал возможность Тарквинию закончить и добавил что-то еще, обращаясь уже только к нему.

Мы должны решить сейчас же! - выкрикнул этруск. - Кто выбирает смерть на кресте, поднимите правую руку!

Ни одна рука не поднялась.

Вы хотите умереть так же, как Красс?

Никто не пошевелился.

Тарквиний помолчал. По его лицу крупными каплями катился пот, в остальном же он был спокоен, словно сам предлагал ультиматум.

Ромул нахмурился. Ему показалось, что этруск чересчур спокоен.

Кто согласен стать парфянским воином?

Наступила мертвая тишина. Утихли даже стоны распятых офицеров. Толпа следила за римлянами затаив дыхание.

Ромул покосился на Бренна.

Галл первым поднял правую руку.

Это единственный разумный выбор, - сказал он. - Только так мы можем остаться в живых.

«И я встречусь со своим предназначением».

Ромул тоже поднял руку. Почти одновременно с ним это сделал Тарквиний.

Один за другим пленники осознавали свою судьбу и поднимали руки. Вряд ли кто-то мог усомниться, что их товарищи, оставшиеся в загонах вне городской стены, не захотят согласиться с их выбором.

Жрец с довольным видом кивнул.

Десяти тысячам легионеров предстоял поход на Восток.

Есть любопытное предположение, как в античное время в первый и последний раз схлестнули клинки два гегемона своего времени: Римская республика и Китайская империя. Это интригующее событие произошло в 36 году до н.э. на нашей родине, в Таласской долине.

Предпосылкой этой встречи были амбициозные и тщеславные планы Марка Красса по завоеванию Парфянского царства. На склоне лет Красс имел огромное политическое влияние в Риме и несметные богатства, но на военном поприще отличился лишь подавлением финикийского раба Спартака. За победу над рабами полководец получил уважение и благодарность сената, но не стал триумфатором, так как по канонам Рима, военное решение внутренних проблем республики не считались великой победой и за них триумф не полагался. В 54 году до н.э. эры Марк Красс с 40 тысячной армией вторгся в парфянские владения, за осенний период без труда завоевал северную Месопатамию и довольный удачным стартом кампании, вернулся на зимовку в Сирию.

Переломным моментом стал май 53 года до н.э., при Каррах (Харран в современной Турции), когда римские легионы под предводительством Марка и его сына Публия столкнулись с парфянским войском Сурены, молодого но лучшего полководца Парфии.

Царь Ород II выделил против римских захватчиков лишь 10 тыс элитных конных лучников и 1000 катафрактов (тяжелая кавалерия). Основные же войска Парфии ушли вместе с царем на войну с Арменией. Изнуряющая жара, равнина и блестящая тактика парфян, основанная на ложных отступлениях и стремительных контратак – сделали свое дело: в течении дня легионы были разгромлены, половина войска была безнаказанно перестреляна, четверть дезертировало и четверть попала в плен.

В этой битве Марк Красс потерял все: имя, армию, сына, амбиции, голову. Для Рима этот день стал позорным пятном в истории, а для плененных легионеров неповторимым этапом в жизни. 10 тысяч пленных были отправлены за 1500 км от Карр, в Маргиану (восточный Турменистан). Путь был длинным и тяжелым, множество легионеров стали пищей парфянским червям.

Тем временем Хуннскую державу раздирали распри двух братьев, двух вождей гуннов – Хуханье и Чжи Чжи (имена в транскрипции китайских летописей). Мятежный вождь гуннов Чжи Чжи бежал в Центральную Азию и вступил в союз с кангюйцами. Его соперник Хуханье преклонил колени перед могуществом Китайской Империи, в то время именовавшейся империей дома Хань. Союз с кангюйцами принес мятежным гуннам ряд побед, захват местных поселений дал возможность укрепиться на местном уровне, а благодаря набегам на Ферганскую долину из закромов Чжи Чжи исходил манящий звон золота. Опьяненный Фортуной, Чжи Чжи грубо отделился от кангюйцев и осел в Таласской долине, где у реки Дулай (Талас) возвел необычную для этих мест деревянную крепость, с фортификацией свойственной римлянам: строение окружили двойным частоколом, соорудили сторожевые башни и возвели земляной вал.

Для династии Хань телодвижения Чжи Чжи были бельмом на глазу. И конец их терпению пришел вместе с жестокой расправой гуннов над китайским послом. Чэнь Тан, китайский чиновник, сосланный за повинность на западные границы империи, вызвался возглавить поход на дерзкого вождя гуннов. Вместе с огромной армией, состоящей из лояльных гуннов и китайцев, Чэнь Тан достиг Таласской долины, где был обескуражен воинами, построившемся у входа в крепость «подобно рыбьей чешуе (знаменитая римская черепаха)». Синолог, профессор Оксфордского университета Гомер Дабс в своих работах пишет:

«Построение в виде рыбьей чешуи представляет собой маневр отнюдь не легко выполнимый. Эти солдаты должны были сгруппироваться и накрыться щитами. Этот маневр, требующий одновременности действия со стороны всей группы, особенно если выполнялся перед самым нападением, требовал высокой дисциплинированности, какая возможна только в профессиональной армии. Единственными профессиональными, организованными в регулярные части солдатами того времени, о которых име.тся данные, были греки и римляне, - кочующие и варварские племена бросались в бой беспорядочными толпами. Для защиты от стрел, смыкание щитов круглых или овальных, которые применялись греками или другими народами, не могло бы дать значительной пользы; только римский scutum (щит), который был прямоугольный и с полуцилиндрической поверхностью, мог дать эффективный результат. Линия римских scuta, простирающихся один за другим без промежутков вдоль фронтовой линии пехотинцев, представлялась тем, кто впервые видел такое построение, действительно «в виде рыбьей чешуи», в особенности благодаря их округлой поверхности. Следовательно, чтобы объяснить построение» в виде рыбьей чешуи» при выстраивании передовых частей в боевой порядок, мы должны предположить здесь подобие римской тактики и римских легионеров в глубине Центральной Азии».

Советский историк, археолог, востоковед Лев Николаевич Гумилев разделял теорию Гомера Дабса:

«В донесениях китайской разведки о деятельности Чжи Чжи содержатся сведения о том, что он лелеял планы на завоевание юэчжей и парфян. Тут какая-то путаница, так как юэчжи и парфяне были врагами, и Чжи Чжи всегда мог иметь одну из этих держав своим союзником. По-видимому, он подружился с парфянами и получил от них помощь в виде центурии римских легионеров, которые и помогли ему построить укрепленный лагерь. Возможно, именно этот союз повлек для хуннского шаньюя разрыв с кангюйским царем».

Одно римское подразделение было не в силах переломить заведомо патовую ситуацию, и после первых мощных залпов китайских арбалетчиков, «черепаха» попятилась за ворота крепости. За ночь китайцы сломили мятежников: больше полутра тысяч гуннских воинов было казнено, около тысячи жителей взято в плен. Чжи Чжи вместе с женой и сыном обезглавили. В исторической хронике династии Хань «Ханьшу» отмечается, что «с оружием в руках было схвачено более сотни человек». Предположительно это были легионеры.

Таким образом, сокрушительный крах Красса при Каррах вынудил италиков отстаивать чужие интересы на территории нашей родины, провел их в Китай через Среднюю Азию, где они осели и ассимилировались. По версии современных ученых, в деревне Чжелайчжай, провинции Ганьсу, живут потомки плененных легионеров. В пользу этой гипотезы есть два аргумента:

1) В переписи населения за 5 год н.э. среди городов провинции Ганьсу есть город Ли Чань, который в 9 году н.э. по замечанию императора Вэн Мана: «Всего названия городов должны соответствовать действительности» был переименован в Чэн Лю. По мнению древнекитайских историков Фань Е и Янь Шигу, Ли Чань в переводе означает «греко-римский мир» а Чэнь Лю «потомки пленников».

2) У многих жителей Чжэлайчжай характерные европеоидные внешние отличия: светлые, курчавые волосы, крупные носы, розовый цвет кожи, запавшие светлые глаза. Анализ ДНК, проведенный китайским генетиком, профессором Си Сиадонгом при поддержке Центра итальянских исследований выявил, что у 56% жителей деревни есть европейские корни.

Да, битва 36 года до н.э. при Таласе имела междоусобный характер и не повлияла на дальнейшую культуру наших предков, как повлияло сражение 751 года н.э. также проходившее при реке Талас между Танским Китаем с одной стороны и Аббасидским халифатом при поддержке Тюргешского каганата с другой. Это было первая встреча китайцев и арабов на поле брани и оно сыграло решающую роль в дальнейшей судьбе тюркоязычных народов, а именно победа арабов над Китаем в Таласской долине остановила экспансию конфуцианства и дала старт исламизации Центральной Азии. Также плененные китайские мастера были перевезены в Самарканд, где открыли совершенную технологию по изготовлению бумаги, после этого бумагу стали изготавливать во всех государствах древнего мира. Но при всем своем междоусобном характере, в 36 году в пределах нашей родины произошло грандиозное столкновение двух цивилизаций, Рима и Китая, и кто знает что было бы, если бы гунны под предводительством Чжи Чжи отбили китайцев и центурия римлян осталась в Таласской области? Возможно, это подразделение также повлияло бы на нашу культуру, ведь за два года пребывания в долине, они уже вложили частичку своей европейской цивилизации, построив замок для вождя гуннов.