Анатолий марченко мои показания. Публицистическая деятельность, новые сроки

25 лет назад в Чистопольской тюрьме умер известный диссидент и правозащитник Анатолий Марченко. Он стал последним погибшим заключенным, отбывавшим наказание по статье "антисоветская агитация и пропаганда".

Анатолий Марченко – человек удивительной судьбы. В 20 лет он попал за решетку за драку, в которой не участвовал. Затем был побег из тюрьмы и попытка побега за границу. Измена родине стала первой политической статьей Марченко. В сентябре 1981 года он был осужден в шестой раз по статье антисоветская агитация и пропаганда. Приговор – 10 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки. 4 августа 1986 года Анатолий Марченко объявил голодовку с требованием освободить всех политзаключённых в СССР.

Смерть Анатолия Марченко имела широкий резонанс в диссидентской среде СССР и на Западе. По одной из версий, именно смерть Марченко и реакция на это событие западных политиков побудили Михаила Горбачева начать процесс освобождения политзаключенных. Через неделю после смерти Анатолия Марченко Михаил Горбачев позвонил в Горький Андрею Сахарову, сообщив, что академик может вернуться из ссылки в Москву.

Александр Даниэль , правозащитник и пасынок Анатолия Марченко, уверен, что трагедия в Чистополе лишь заставила руководство страны более активно и гласно проводить кампанию по освобождению политзаключенных, которая к концу 1986 года уже началась:

– Мы, конечно, все помним ту маленькую заметку в "Известиях" в январе 1987 года (то есть спустя примерно месяц с небольшим после Толиной гибели), в которой в весьма уклончивых и скользких формулировках говорилось о начавшемся процессе освобождения заключенных. Но были и другие сигналы, которые мы просто не могли заметить, потому что не располагали информацией. Например, с весны 1986 года прекратились аресты по политическим статьям, то есть еще задолго до Толиной гибели. По документам мы знаем, что вопрос об освобождении Андрея Сахарова из горьковской ссылки тоже обсуждался на Политбюро еще до смерти Толи Марченко: если я не ошибаюсь, последнее обсуждение было 1 декабря. Но по этим документам видно, что освобождение Сахарова совсем не планировалось так ранжировать: никаких звонков Горбачева в Горький не предусматривалось. Это уже была самодеятельность со стороны Михаила Сергеевича. И мне кажется, что причиной того драматического, броского послания стране и миру, устроенного Горбачевым из освобождения Сахарова, вполне могла быть гибель Толи Марченко. Когда Горбачев позвонил Сахарову в Горький, первым, что он услышал в ответ, было: "Михаил Сергеевич, спасибо вам, но я сейчас целиком поглощен мыслями о моем погибшем в Чистопольской тюрьме друге Анатолии Марченко". И сразу заговорил об освобождении политзаключенных, – вспоминает Александр Даниэль.

Диссиденты Иван Ковалев и его жена Татьяна Осипова узнали о смерти Анатолия Марченко, находясь в ссылке в Костромской области. Ковалев и Марченко в свое время подружились в лагере, когда их обоих наказали за то, что они поздоровались. Иван Ковалев также уверен, что процесс освобождения политзаключенных был запущен в СССР еще до смерти Анатолия Марченко, она лишь ускорила процесс:

– Мы, естественно, не знали деталей его смерти, потому что он был в тюрьме в Чистополе, а мы были в ссылке под Костромой. Но было уже понятно, что какие-то перемены надвигаются. Но, узнав детали, мы были несколько удивлены, потому это было очень необычно, не в характере Толи – вот так, на пустом месте взять и объявить голодовку за освобождение всех политзаключенных. В конце концов, он отсидел много лет и поводов для такой голодовки у него всегда было много, но никогда он этого не делал. Очевидно, ему стало известно что-то, из чего он сделал вывод, что такая голодовка могла бы иметь шансы на успех. Я не думаю, что без этих событий ситуация в стране не поменялась бы, но они абсолютно точно стали катализатором процесса, – говорит Иван Ковалев.

Советские диссиденты Зоя Крахмальникова и Феликс Светов были одними из тех, кто вернулся из ссылки благодаря кампании по освобождению политзаключенных. Их дочь, обозреватель еженедельника The New Times Зоя Светова отмечает, что смерть Анатолия Марченко стала поворотным моментом для советского диссидентского движения. По словам журналистки, которая много пишет о сегодняшних заключенных, в российских колониях и тюрьмах есть много людей, чье содержание под стражей политически мотивировано:

– Безусловно, смерть Анатолия Марченко явилась поворотным моментом в деле подписания Горбачевым амнистии политических заключенных. И освобождение моих родителей тоже связано с этим. Я очень хорошо помню этот день, 23 июня 1987 года. Я тогда возвращалась из роддома, у меня родился мой третий сын Тихон. Мы пришли в квартиру с младенцем и соседка сказала: "Только что позвонили твои родители из ссылки, они сказали, что их освободили". Через месяц или два они вернулись в Москву.

Конечно, в России и сейчас есть политзаключенные, и мы все знаем их имена – это Ходорковский, Лебедев , другие люди. И мы можем только надеяться на то, что когда-нибудь пенитенциарную систему в России перестанут использовать в политических целях, для расправы с людьми по политическим соображениям, – говорит Зоя Светова.

Правозащитник Александр Даниэль надеется, что фамилия Марченко станет самой последней в длинном списке погибших в России политзаключенных:

– Толина судьба удивительная и уникальна. Он последний погибший по 58-ой статье. А ведь перед ним были миллионы, он – замыкающий в этой шеренге. И очень хочется, конечно, чтобы он был действительно самым последним.

В 1988 году Европейский парламент учредил Премию имени Сахарова. В том же году она была посмертно присуждена Анатолию Марченко.

СССР

Анато́лий Ти́хонович Ма́рченко (23 января , Барабинск Новосибирской области - 8 декабря , Чистополь , Татарская АССР) - писатель, диссидент , советский политзаключённый . Супруга - Богораз, Лариса Иосифовна .

Биография

В 1958 году после массовой драки в рабочем общежитии между местными рабочими и депортированными чеченцами, в которой не участвовал, был арестован и приговорён к двум годам заключения в Карагандинском исправительно-трудовом лагере (Карлаг). Отсидев год, совершил побег из мест заключения. Около года скрывался, не имея документов, перебивался случайными заработками, и в итоге принял решение бежать за границу .

29 октября 1960 года был задержан при попытке перехода государственной границы СССР с Ираном. До суда содержался в следственной тюрьме Ашхабадского КГБ. 3 марта 1961 года Верховный Суд Туркменской ССР приговорил Анатолия Марченко к шести годам лагерей по статье за измену родине .

Освободился в ноябре 1966 года. Поселился в г. Александрове (Владимирской обл.), работал грузчиком. Лагерное знакомство с писателем Ю. Даниэлем ввело его в круг московской инакомыслящей интеллигенции. В 1967 году написал книгу о советских политических лагерях и тюрьмах 1960-х гг. «Мои показания». По словам А. Даниэля, «Мои показания» появились в Самиздате уже в 1967 году. Книга получила широкое распространение в Самиздате, после передачи за рубеж была переведена на большинство европейских языков и стала первым развёрнутым мемуарным свидетельством о жизни советских политзаключённых в послесталинский период.

В 1968 году Марченко становится заметным публицистом Самиздата, участвует в правозащитном движении. 22 июля 1968 года выступил с открытым письмом, адресованным советским и иностранным газетам, а также радиостанции Би-би-си об угрозе советского вторжения в Чехословакию. Через несколько дней был арестован и 21 августа 1968 года по обвинению в нарушении паспортного режима приговорён к одному году заключения. Своё кратковременное пребывание на свободе и жизнь в Ныробском лагере позднее описал в автобиографической книге «Живи как все». Через год он на свободу не вышел: ему было предъявлено обвинение по статье 190-1 (распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй), связанное с книгой Марченко «Мои показания». Приговорён к двум годам лагерей. К моменту вынесения приговора был достаточно известным диссидентом .

После освобождения в 1971 году поселился в г. Тарусе, женился на Ларисе Богораз. Продолжал правозащитную и публицистическую деятельность. С момента выхода на свободу власти принуждали Марченко к эмиграции, в случае отказа угрожая новым арестом.

Марченко не уехал, и его преследования продолжались. Пятая судимость по статье ст. 198-2 УК РСФСР (злостное нарушение правил административного надзора). Приговорён к 4 годам ссылки. Отбывал ссылку в Чуне в Восточной Сибири с женой и ребёнком, во время этой ссылки Марченко становится членом Московской хельсинкской группы, подписывает обращение в Президиум Верховного Совета СССР с призывом к всеобщей политической амнистии в СССР, освободился в 1978 году .

В сентябре 1981 года был осужден в шестой раз по ст. 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Приговорён к 10 годам в лагере строгого режима и 5 годам ссылки.

4 августа 1986 года Анатолий Марченко объявил голодовку с требованием освободить всех политзаключённых в СССР. С 12 сентября был подвергнут насильственному кормлению ежедневно, кроме воскресенья. В связи с этим Марченко обращался с письмом к Генеральному прокурору СССР, обвиняя медицинских работников тюрьмы в применении пыток.

Питательная смесь приготавливается умышленно с крупными кусочками-комочками из пищевых продуктов, которые не проходят через шланг, а застревают в нём и, забивая его, не пропускают питательную смесь в желудок. Под видом прочистки шланга мне устраивают пытки, массажируя и дергая шланг, не вынимая его из моего желудка. … Как правило, всю эту процедуру проделывает один медработник. Он поэтому не в состоянии при заливке смеси размешивать её, так как у него уже заняты обе руки: одной он держит шланг, а другой он заливает в неё из миски смесь. Повторяю, что в данном случае под видом гуманного акта советские власти в лице медчасти тюрьмы подвергают меня физическим пыткам с целью принудить прекратить голодовку.

Голодовку Марченко держал 117 дней. Через 12 дней после выхода из голодовки Марченко почувствовал себя плохо, из тюрьмы был направлен в местную больницу . Он скончался в больнице Чистопольского часового завода 8 декабря 1986 года в 23 часа 50 минут. Захоронение тела осужденного Марченко А.Т произведено в могиле номер 646. При захоронении умершего присутствовали родственники осужденного.

Похоронен на кладбище в городе Чистополе .

Награды

Примечания

Ссылки

• Биография Анатолия Марченко на сайте «Антология самиздата»
• Марченко А. Т. «Мои показания»
• Биография и воспоминания А. Марченко в проекте «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы». // Музей и общественный центр им. А. Д. Сахарова
• К двадцатой годовщине гибели Анатолия Марченко . // Институт прав человека, 9 апреля 2007
• К 70-летию со дня рождения Анатолия Марченко . // ПРИМА-News, 21 января 2008 (недоступная ссылка)
• Памяти Анатолия Марченко . // Радио России , передача «Облака», 9 декабря 2008
• «Отщепенцы» - Анатолий Марченко . - Документальный фильм. // Пятый канал , 17 июня 2009
• Анатолий Марченко на 101 километре . // Газета «Уездный город А», 8 декабря 2010

Категории:

• Персоналии по алфавиту
• Родившиеся 23 января
• Родившиеся в 1938 году
• Родившиеся в Барабинске
• Умершие 8 декабря
• Умершие в 1986 году
• Умершие в Чистополе
• Политики по алфавиту
• Лауреаты премии имени Сахарова
• Правозащитники СССР
• Советские диссиденты
• Умершие в местах лишения свободы
• Участники Московской Хельсинкской группы
• Персоналии, признанные узниками совести организацией Amnesty International
• Русские писатели XX века

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Вайс, Бронислава
• Премия имени Сахарова

Смотреть что такое "Марченко, Анатолий Тихонович" в других словарях:

МАРЧЕНКО Анатолий Тихонович - (1938 86) русский писатель. О стоическом противостоянии личности тоталитаризму в условиях послесталинских лагерей рассказывают мемуарно документальная книга Мои показания (написана в 1967, опубликована 1968), От Тарусы до Чуны (1976), Живи как… … Большой Энциклопедический словарь

Марченко, Анатолий Тихонович - МАРЧЕНКО Анатолий Тихонович (1938 86), русский писатель. О стоическом противостоянии личности тоталитаризму в условиях послесталинских лагерей рассказывают мемуарно документальные книги “Мои показания” (написана в 1967, опубликована в 1968?), “От … Иллюстрированный энциклопедический словарь

80 лет назад родился Анатолий Тихонович Марченко - писатель, известный диссидент и советский политзаключённый. Последняя "жертва 58 статьи". До своего юбилея Марченко не дожил. Он умер в советской тюрьме, когда в стране уже объявили "перестройку и гласность". Советская власть доживала последние дни...

Анатолий Марченко родился 23 января 1938 года в городе Барабинске Новосибирской области в семье помощника машиниста, железнодорожника, Тихона Акимовича Марченко и Елены Васильевны Марченко. После окончания 8 классов уехал по комсомольской путёвке на строительство Новосибирской ГЭС. Получил специальность сменного бурового мастера. В дальнейшем работал на новостройках сибирских ГЭС, на рудниках и в геологоразведке в Томской области и на Карагандинской ГРЭС-1.

В 1958 году, после массовой драки в рабочем общежитии между местными рабочими и депортированными чеченцами, в которой не участвовал, был арестован и приговорён к двум годам заключения в Карагандинском исправительно-трудовом лагере (Карлаг). Спустя год бежал из заключения - незадолго до того, как в колонию пришло решение о его освобождении со снятием судимости по Указу Президиума Верховного Совета СССР. В 1959–1960 скитался по стране без документов, перебиваясь случайными заработками.
29 октября 1960 года Анатолий попытался перейти советско-иранскую границу, но был задержан и посажен в следственную тюрьму Ашхабадского КГБ. 3 марта 1961 года Верховный Суд Туркменской ССР приговорил Анатолия Марченко к шести годам лагерей по статье за измену родине.

После освобождения, в ноябре 1966 года, Марченко поселился в Александрове Владимирской области и работал грузчиком. Лагерное знакомство с писателем Юлием Даниэлем ввело его в круг московской инакомыслящей интеллигенции.
В 1967 году Анатолий Марченко написал книгу «Мои показания», в которой рассказал о советских политических лагерях и тюрьмах 1960-х годов. «Мои показания» широко распространились в самиздате уже в 1967 году. После передачи за рубеж книга была переведена на многие европейские языки и стала первым развёрнутым мемуарным свидетельством о жизни советских политзаключённых после смерти Сталина.
После того, как были напечатаны «Мои показания», Марченко сделался известным в самиздате публицистом и начал участвовать в правозащитном движении. 22 июля 1968 года он выступил с открытым письмом об угрозе советского вторжения в Чехословакию, адресованным советской и иностранной прессе. Через несколько дней Марченко арестовали и по обвинению в нарушении паспортного режима 21 августа 1968 года приговорили к году заключения. Своё кратковременное пребывание на свободе и жизнь в Ныробском лагере Анатолий Тихонович позднее описал в автобиографии «Живи как все». Через год, однако, ему было предъявлено обвинение по статье 190-1 УК («распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй»), связанное с книгой «Мои показания». Это обвинение повлекло за собой осуждение ещё на два года лагерей. К моменту вынесения приговора Марченко уже был достаточно известным диссидентом.

После освобождения в 1971 году Марченко поселился в Тарусе, женился на Ларисе Богораз; и продолжил правозащитную и публицистическую деятельность. С момента выхода на свободу власти принуждали Марченко к эмиграции, в случае отказа угрожая новым арестом.
После отказа от эмиграции преследования со стороны властей продолжились - он был в пятый раз осуждён, на этот раз по статье 198-2 УК РСФСР, «Злостное нарушение правил административного надзора», и приговорён к 4 годам ссылки, которую отбывал в Чуне, в Восточной Сибири, вместе с женой и ребёнком. Во время этой ссылки Марченко стал членом Московской хельсинкской группы и подписал обращение в Президиум Верховного Совета СССР с призывом к всеобщей политической амнистии в СССР. Освободился Анатолий Марченко в 1978 году.

В шестой и последний раз арестован 17.03.1981. На этот раз власти не стали прибегать к фабрикации «неполитического» обвинения: Марченко была инкриминирована «антисоветская агитация и пропаганда». В состав обвинения вошли почти все написанные им тексты (за исключением «Моих показаний» и публицистики 1968–1971, по которым истек срок давности), в том числе и черновики неоконченных статей. Сразу после ареста заявил, что считает КПСС и КГБ преступными организациями и потому в следствии участвовать не будет. Приговорен Владимирским облсудом (04.09.1981) по ст. 70 ч. 2 УК РСФСР к десяти годам в лагере строгого режима с последующей ссылкой на пять лет.
В последнем слове на суде сказал: «Раз этот государственный строй считает, что единственный его способ сосуществования с такими как я, это держать их за решеткой, – ну, тогда, значит, я буду вечно, до конца дней, за решеткой. Я буду ваш вечный арестант».

В статье «Спасти Анатолия Марченко» А. Сахаров назвал приговор «неприкрытой местью» и «откровенной расправой» над Марченко «за замечательные книги о современном ГУЛаге (о котором он рассказал одним из первых), за стойкость, честность и независимость ума и характера».

4 августа 1986 года Анатолий Марченко объявил голодовку с требованием освободить всех политзаключённых в СССР. С 12 сентября 1986 года его каждый день, кроме воскресенья, насильственно кормили, из-за чего Марченко обращался с письмом к Генеральному прокурору СССР, обвиняя медицинских работников тюрьмы в применении пыток.
«Питательная смесь приготавливается умышленно с крупными кусочками-комочками из пищевых продуктов, которые не проходят через шланг, а застревают в нём и, забивая его, не пропускают питательную смесь в желудок. Под видом прочистки шланга мне устраивают пытки, массажируя и дёргая шланг, не вынимая его из моего желудка. …
Как правило, всю эту процедуру проделывает один медработник. Он поэтому не в состоянии при заливке смеси размешивать её, так как у него уже заняты обе руки: одной он держит шланг, а другой он заливает в неё из миски смесь. Повторяю, что в данном случае под видом гуманного акта советские власти в лице медчасти тюрьмы подвергают меня физическим пыткам с целью принудить прекратить голодовку».

Голодовку Марченко держал 117 дней. Через несколько дней после выхода из голодовки он почувствовал себя плохо и был из тюрьмы направлен в местную больницу.
8 декабря 1986 года, в 23 часа 50 минут, на 49-м году жизни, Анатолий Тихонович Марченко скончался в больнице Чистопольского часового завода. Он был похоронен в могиле № 646. При захоронении присутствовали родственники. Позднее был перезахоронен на кладбище города Чистополь.

Смерть Марченко имела широкий резонанс в диссидентской среде СССР и в зарубежной прессе. Его смерть и реакция на неё подтолкнули Михаила Горбачёва начать процесс освобождения заключённых, осуждённых по «политическим» статьям. Из горьковской ссылки вернули Сахарова. А через несколько лет коммунистический режим рухнул...

ШИЗО

Я простудился еще в карагандинских лагерях, а медицинской помощи не было. С тех пор у меня хроническое воспаление обоих ушей и время от времени бывают обострения. В этот раз тоже разболелись уши. Голова раскалывается, в ушах стреляет, ночью трудно уснуть, за обедом больно рот раскрыть. К тому же мутит и кружится голова. Я пошел в лагерную санчасть. Пошел, хотя лагерные старожилы говорили мне, что бесполезно, ушник приезжает раз в год, вызывает сразу всех, кто жаловался на уши в течение этого года. Таких набирается много. «Что болит?» — «Уши». Не глядя, запишет в журнал и выпишет перекись водорода. Ни обследования, ни настоящего осмотра: освобождения от работы не дадут, не жди. Вот если высокая температура, тогда могут освободить от работы на несколько дней.

Я обращался к врачу несколько раз и каждый раз слышал только оскорбительные утверждения, что, раз у меня нет температуры, значит, я здоров и просто отлыниваю от работы. А в конце июня за невыполнение нормы меня посадили на семь суток в ШИЗО — штрафной изолятор, иначе — карцер. Ничего неожиданного для меня в этом не было: норму не выполняю — карцера не миновать. Сначала вызовут к начальнику отряда: изволь выслушать внушение, что каждый зэк должен честным трудом искупить перед народом свою вину.
— Почему норму не выполнил? — спрашивает отрядный под конец своей проповеди. Спрашивает, хоть и видит, что человек перед ним еле на ногах стоит. — Болен? Но ведь температуры нет! Нехорошо обманывать, симулировать, отлынивать от работы. И чтоб тебе это было понятней — дает несколько суток карцера.

Что представлял собой штрафной изолятор в 1961 году? Обыкновенный лагерный барак, разделенный на камеры. Камеры разные: и одиночки, и на двоих, и на пятерых, есть и на двадцать человек, а набить туда могут, по мере надобности, и тридцать, и сорок. Карцер находится в зоне особого режима, в полукилометре от десятого. Для прогулок был отгорожен крохотный, выбитый, вытоптанный дворик, на котором и летом ни травинки; любую зеленую стрелочку съест изголодавшийся в карцере зэк. В самом карцере голые нары из толстых досок, никакого тюфяка, ничего даже похожего на подстилку не полагается. Нары короткие — спи согнувшись; когда я пытался вытянуться во весь рост, ноги у меня свисали. Посредине нар, поперек их, набита толстая нелепая полоса, скрепляющая доски. Ну что бы набить ее снизу? Или уж сделать желобок, если надо, чтобы она шла поверху? Нет, эта железная полоса шириной пальца в три и толщиной в палец возвышается поверх досок посередине нар, чтобы, как ни ляжешь, она врезалась бы в твое тело, ничем от нее не защищенное.

На окне толстая решетка, в двери глазок. В углу неизменная спутница заключенного — параша; ржавая посудина ведра на четыре, крышка к ней приварена толстой цепью. К стенке параши приварен длинный железный штырь, с резьбой на конце. Его вставляют в специальное отверстие в стене, и на его конец, выходящий сквозь стену в коридор, надзиратель навинчивает большую гайку. Таким образом параша намертво прикрепляется к каменной стене. Во время оправки гайку свинчивают, чтобы зэки могли вынести и опорожнить парашу. Эта процедура происходит один раз в день, утром. Все остальное время параша стоит на своем законном месте, распространяя по камере страшную вонь…

В шесть утра раздается стук во все двери:
— Подъем! Подъем на оправку! — Ведут умываться. Доходит очередь и до нашей камеры. Однако это только так называется — умываться. Не успел руки обмыть, тебя уже гонят в шею:
— Быстрей, быстрей, на воле будешь размываться! — На умывание одного зэка приходится меньше минуты. Кто не успеет умыться — ополоснет лицо в камере над парашей.
И вот мы в камере, ждем завтрака. Это тоже — одно название. Кружка кипятка и пайка хлеба — 450 граммов на весь день. В обед дадут миску постных щей — почти одна вода, в которой выварена вонючая квашеная капуста, да и той в миске почти нет. Наверное, и скотина не стала бы их есть, эти щи. А зэк в карцере выпьет их через край, еще и миску корочкой оботрет, — и будет с нетерпением ждать ужина. На ужин — кусочек отварной трески со спичечный коробок, скользкой и несвежей. Ни грамма сахару, ни грамма жиру в карцере не полагается.

Жутко вспомнить, до чего доходит в карцере человек от голода. Выхода в зону ждешь больше, чем конца срока. Даже общая лагерная полуголодная норма кажется в карцере небывалым пиром. Жутко вспомнить, как сам голодал. Еще страшнее сознавать, что вот сейчас, когда я пишу об этом, в карцерах голодают мои товарищи…
Томительно ползет время между завтраком и обедом, между обедом и ужином. Ни книг, ни газет, ни писем, ни шахмат. Два раза в день проверка, до и после обеда получасовая прогулка по голому дворику за колючей проволокой — вот и все развлечения. Во время проверки надзиратели не торопятся: считают заключенных в каждой камере, пересчитывают, сверяются с числом, поставленным на доске. Потом начинается тщательный осмотр камеры. Надзиратели большими деревянными молотками выстукивают стены, нары, пол, решетку на окне — не подпилены ли прутья, нет ли подкопа, не готовят ли зэки побег из карцера. Проверяют, нет ли каких надписей на стенах. Во время проверки все мы должны стоять, сняв головные уборы, — я еще расскажу, для чего это нужно.

Во время тридцатиминутной прогулки можно сходить в уборную. Однако, если в камере человек двадцать, успеть трудно: уборная на двоих. Выстраивается очередь, снова тебя торопят:
— Скорей, скорей, время кончается, нечего рассиживаться. — Не успел — в камере есть параша. А в уборную больше не выпускают, будь ты хоть старик, хоть больной. Днем в камере духотища, вонь. Ночью даже летом холодно: барак каменный, пол залит цементом, строят карцер специально так, чтобы там было холодно и сыро. Нечем накрыться, нечего подстелить, кроме бушлата, — его, как и все теплое из одежды, отбирают перед тем, как посадить в карцер, и выдают только на ночь.

Нечего и думать взять с собой в карцер что-нибудь из продуктов или курева хоть на ползатяжки, бумагу, грифель от карандаша — все отберут при обыске. Тебя самого, скинутое тобой белье, брюки, куртку прощупают насквозь.

Ночью, с десяти вечера до шести утра, лежишь скорчившись на нарах. В бок впивается железная полоса, сквозь щели между досками тянет от пола сыростью, холодом. И хотел бы уснуть, чтобы хоть во сне забыть о сегодняшних мучениях, о том, что завтра повторится то же самое, — но никак не успеешь. А встать, побегать по камере нельзя — надзиратель в глазок увидит. Промаешься, ворочаясь с боку на бок, чуть не до света, только задремлешь — стук в дверь, крики:
— Подъем! Подъем! На оправку!

Срок в карцере ограничен — не более пятнадцати суток. Но это правило начальнику легко обойти. Вечером выпустят в зону, а на другой день снова посадят, еще на пятнадцать суток. За что? Всегда найдется за что: стоял в камере, загораживал глазок; подобрал на прогулке окурок на две затяжки (кто-нибудь из друзей перебросил из зоны через запретку); грубо ответил надзирателю. Да новые пятнадцать суток просто так, ни за что дадут. Потому что если на самом деле возмутишься, если дашь себя спровоцировать на протест, — то получишь уже не пятнадцать суток карцера, а новую судимость по указу.

В Караганде меня однажды продержали в карцере сорок восемь дней, выпуская только для того, чтобы зачитать новое постановление о «водворении в штрафной изолятор». Писателю Юлию Даниэлю в Дубровлаге дали два карцерных срока подряд за то, что он «грубил часовому». Это было совсем недавно, в 1966 году. Некоторые не выдерживают нечеловеческих условий, голода и калечат сами себя: авось, положат в больницу и хоть на неделю избавишься от голых нар, от вонючей камеры, получишь более человеческое питание. Пока я сидел в камере, двое зэков проделали следующее: отломали от своих ложек черенки и проглотили; потом, остаться. И кормят не питательной смесью, как меня в Ашхабаде, а той же лагерной баландой, только пожиже, чтобы шланг не засорить. В камере дают баланду чуть теплую, а при искусственном питании стараются дать погорячее. Знают, что это верный способ погубить желудок.

Мало кто в состоянии долго выдерживать голодовку, добиваясь своего; однако я знаю несколько случаев, когда заключенные голодали по два-три месяца. Главное же, что это все равно бесполезно. На заявление о голодовке в любую инстанцию ответ такой же, как на прочие жалобы. Только что к голодающему начальник сам придет в камеру, поскольку ослабевший зэк ходить не может.

— Ваш протест не обоснован. Снимайте голодовку, умереть мы вам все равно не дадим: смерть избавляет от наказания, а ваш срок еще не кончился. Вот выйдете на волю — пожалуйста, умирайте. Вы жалуйтесь, жалуйтесь на нас в вышестоящие органы! Пишите — это ваше право. Разбирать вашу жалобу все равно будем мы…
Вот в такой «санаторий» я попал из-за болезни. Отсидел семь суток и вышел, как говорится, держась за стены, — приморили.

Но, несмотря на слабость, пришлось на другой же день идти на работу, чтобы не заработать новой отсидки в ШИЗО.

Анатолий Марченко о себе все рассказал сам.

Рассказал ясно и жестко, с присущим ему предметно-точным восприятием каждой ситуации, но в то же время с бескомпромиссным выявлением ее внутреннего нравственного смысла, подлинной цены всего им описанного. Впрочем, книги его - не о себе, они о нас всех: о стране, о мире, в котором мы, каждый по-своему, приспособились существовать. А биография автора, тюремная и лагерная, ссылочная и поднадзорная, - не смысл его рассказа, только цепь наглядных примеров, достоверное сообщение очевидца и жертвы. Вот почему в сегодняшнем потоке «лагерной» литературы, уже переживающей в читательском восприятии некоторую инфляцию (мол, мы уже про это" достаточно прочитали, хватит…), эти три небольшие книжки не должны - и не могут, я думаю - затеряться и раствориться. У них есть, кроме безусловной ценности каждого правдивого свидетельства о закулисных трагических сторонах нашего недавнего бытия, еще иное, только им принадлежащие значение и достоинства.

Достоинства эти, конечно же, не литературного свойства. Не из-за каких бы то ни было недостатков - это лаконичная, строгая и очень емкая проза, - но потому, что целью автора вообще не было сотворение самоценных текстов. То, что он писал, не было ни литературой, ни историей и вовсе не было (как это вполне могло бы показаться) мемуарами. Книги Марченко написаны не о прошлом, хотя бы и близком. Они о временах после Сталина, после Хрущева, о происходившем теперь, только что, о еще продолжавшемся и в самый момент писания, о том, что и дальше неизбежно будет происходить, кто знал тогда - сколько времени вперед. Это были книги-поступки, героические действия одиночки, противостоящего всем карательным силам Государства.

В политических лагерях 1960-1970-х годов вместе с Марченко, рядом с ним были люди, казалось бы, гораздо лучше подготовленные к этой миссии, привычные к литературному труду. Были уже сложившиеся публицисты, были профессиональные писатели. Некоторые из них тоже о своем трудном опыте не молчали. Однако вот для этих книг оказались более нужными какие-то иные качества, чем их литераторский профессионализм.

- Писатель! Восемь классов образования! - язвил прокурор… «Рабочий» - характеризовали автора предисловия к зарубежным изданиям его книг. Именно это давало основания вступаться за него американским профсоюзам. Но это же придавало его сочинениям некоторый оттенок экзотики: вот книги, написанные человеком «из низов», «простым», «без образования».

Однако книги Марченко подобной «простотой» не грешат. В них есть дисциплина мысли, последовательная цельность мировосприятия. А некоторая прямолинейность его суждений - вовсе не от недостатка душевной тонкости или культуры. Она от устойчивой прямоты моральной позиции. Это родственная, пожалуй, Толстому непреклонная последовательность в неприятии зла и жестокости, равнодушия, двоемыслия и фальши: «Не могу молчать!» Его книги - голос здравого разума, не отягощенного демагогическим мусором, не боящегося видеть и оценивать все, что происходит вокруг, называющего все вещи своими именами, не приемлющего выборочного восприятия реальности («один пишем, два в уме»).

Пафос правды чуждается публицистического красноречия. Слишком часто словесная патетика выступает орудием всяческой демагогии. В наши дни подлинное правдолюбие скорее склонно к иронии. Однако и хорошо знакомая друзьям Марченко его насмешливость большей частью спрятана в его книгах за строгой простотой прямого рассказа. Она лишь просвечивает сквозь эпическую объективность «показаний», придавая индивидуальную, живую окраску авторским интонациям.

Все это свидетельствует о подлинной интеллигентности автора, не унаследованной от семейной традиции и не дарованной ему систематическим образованием. Он добывал свою культуру, свое осознание и твердое владение и мыслью, и словом в силу внутренней в этом необходимости, постоянным целенаправленным трудом и притом большей частью в нечеловеческих, полностью враждебных условиях.

Труд этот продолжался всю жизнь. Три книги Марченко - это уже заключительные этапы его духовного становления. Первая, при всей четкости ее цели и нравственной позиции автора, остается в первую очередь свидетельством. В ее заглавии - очень точное выражение жанра и сути. Автор лишь свидетель на грядущем Суде, готовый на жертвы, чтобы огласить свои показания. В третьей книге он уже судит и сам, несет читателю не одни только тревожащие душу факты, но и ход собственных размышлений, сопоставленные «за» и «против», выработанное отношение и к факту, и к томуу, что за ним может быть скрыто. Не переставая свидетельствовать, он превращается в нашего собеседника.

Та естественная свобода мысли и слова, что была ему необходима как воздух, обходилась дорого. Грубая слежка, обыски, задержания и угрозы. Лицемерные обвинения в «нарушениях паспортного режима» - не в том, за что на самом деле карали. Тенденциозное, построенное на прямых лжесвидетельствах следствие. Суд, в упор не видящий явные подтасовки. И снова суд, уже в лагере, по столь же ложным обвинениям и грубо состряпанным «доказательствам». Но каждая новая демонстрация его бесправия, любая официальная ложь и тупая жестокость лишь усиливали бескомпромиссную потребность Анатолия Марченко в справедливости и правде. За них он платил любую цену.

Несколько раз ему с угрозами предлагали убраться из страны. Однажды, не видя лучшего выхода, он согласился. Но не захотел оформлять выезд в Израиль, куда не собирался, настаивал на прямом разрешении ехать в США. Эмиграция не состоялась. Вместо этого были новые аресты и суды. Начав писать, он уже хорошо знал, на что идет, и был с самого начала готов ко всему.

А между тем в недолгие просветы своей «свободной» (хотя и поднадзорной) жизни он пытался, вопреки всему, жить нормально. Работал, читал и думал. Любил жену и маленького сына - сын вырос уже без него. Азартно строил для себя и семьи дом в поселке Карабаново, под Александровом. За этой работой в последний раз видели его друзья. Но недостроенный дом разнесли бульдозером после его нового ареста.

Анатолий Тихонович Марченко погиб сорока восьми лет в Чистопольской тюрьме 8 декабря 1986 года. С августа он держал отчаянную, смертную голодовку, требуя освобождения всех политических заключенных. Такое освобождение уже приблизилось и вскоре началось: в ноябре были освобождены политзаключенные-женщины, отправлен из ссылки за границу известный правозащитник Ю. Орлов. Видимо, в конце ноября Марченко прекратил голодовку: от него пришло внеочередное письмо с просьбой о продуктовой посылке, не предусмотренной тюремными правилами. Может быть, он узнал о первых освобождениях. В ноябре же Ларисе Богораз, жене Марченко, был предложен выезд вместе с мужем в Израиль. Не решая за него, она настаивала на свидании.

А 9 декабря пришла телеграмма о его смерти. Может быть, эта гибель на пороге свободы облегчила и ускорила путь на волю другим…

Ю.Я. Герчук

Когда я сидел во Владимирской тюрьме, меня не раз охватывало отчаяние. Голод, болезнь и, главное, бессилие, невозможность бороться со злом доводили до того, что я готов был кинуться на своих тюремщиков с единственной целью - погибнуть. Или другим способом покончить с собой. Или искалечить себя, как делали другие у меня на глазах.

Меня останавливало одно, одно давало мне силы жить в этом кошмаре - надежда, что я выйду и расскажу всем о том, что видел и пережил. Я дал себе слово ради этой цели вынести и вытерпеть все. Я обещал это своим товарищам, которые еще на годы оставались за решеткой, за колючей проволокой.

Я думал о том, как выполнить эту задачу. Мне казалось, что в нашей стране, в условиях жестокой цензуры и контроля КГБ за каждым сказанным словом это невозможно. Да и бесцельно: до того все задавлены страхом и порабощены тяжким бытом, что никто и не хочет знать правду. Поэтому, считал я, мне придется бежать за границу, чтобы оставить свое свидетельство хотя бы как документ, как материал для истории.