Страница 4

"Общинный социализм" А.И. Герцена и его работа в "Колоколе" оставили богатый материал для исследователей. В советское время о нем вышло большое количество литературы. Особого внимания заслуживают труды Н.М. Пирумовой по революционному народничеству в общем и по А.И. Герцену в частности. Интересна ее оценка мыслителя. В книге "Александр Герцен: революционер, мыслитель, человек" она назвала "истинно присущими Герцену" "истинный гуманизм, внутреннюю свободу, диалектичность мышления, всеохватывающую способность понимания, высокое мужество и благородство".

Развивший теорию А.И. Герцена Н.Г. Чернышевский иначе смотрел на общину. Для него община - патриархальный институт русской жизни, которая призвана сначала выполнить роль "товарищеской формы производства" параллельно с капиталистическим производством. Затем она вытеснит капиталистическое хозяйство и окончательно утвердит коллективное производство и потребление. После этого община исчезнет как форма производственного объединения.

Идеи А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского легли, как мы уже говорили, в основу народнических учений П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева и М.А. Бакунина. Однако, конечно же, не без изменений.

П.Л. Лавров считал крестьянскую общину и особенности, свойственные России, средством, обеспечивающим некапиталистический путь развития. Он отмечал, что русское крестьянство, начиная со "смутного времени", не переставало протестовать при каждом удобном случае и что русское крестьянство глубоко убеждено в принадлежности всей земли народу. Рассматривая историю закрепощения русского крестьянства, он разъяснял, что в крестьянстве сохранились традиции общинного землевладения с древнейших времен. Больше всего Лаврова интересовала проблема отношений собственности внутри крестьянской общины. Он полагал, что это более близкая форма к социалистической общественной собственности, чем частная капиталистическая собственность.

Относительно крестьянской реформы П.Л. Лавров писал, что обстоятельства, вынудившие самодержавие к проведению реформы, в развитии "оппозиционной мысли", а не в объективных потребностях экономического положения страны. Лавров, как и все народники, объяснял причины реформы развитием в обществе "гуманных" и "освободительных" идей. В то же время он писал о бедственном положении крестьянства: "Каждое улучшение положения имущего класса соответствует фатально новым бедствиям для народа". А за все платежи, которые берутся у крестьян из средств, необходимых для поддержания семьи, народ не имел от "заботливого правительства" ничего, кроме кабака, распространения болезней, периодических голодовок и невыносимых податей.

Вторит П.Л. Лаврову П.Н. Ткачев, указывая, что передача земли крестьянам в результате реформы не улучшила положения народа, а, наоборот, привела к усилению его эксплуатации, которая принимала все более изощренные формы. Ткачев считал, что реформа коснулась более юридических отношений, но мало изменила хозяйственную, экономическую сторону быта крестьян: юридическая зависимость исчезла, но бедность и нищета остались.

Признавая общину особенностью русской жизни, Ткачев считал, что особенность эта не результат самобытного развития, присущего одним лишь славянским народам, а следствие более медленного продвижения России по тому же пути, который уже прошла Западная Европа.

Из верной посылки о схожести форм общинного владения в разных странах Ткачев, как и все революционные народники, делал спорный вывод, что сохранившаяся в России община создает для русских крестьян сравнительно с западноевропейскими странами выгодные условия для проведения социалистической революции. Считая, что идея коллективной собственности глубоко срослась со всем миросозерцанием русского народа, Ткачев утверждал, что "наш народ, несмотря на свое невежество, стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя они и образованнее его".

Бакунин относительно общины придерживается того мнения, что в том виде, как она сложилась в России, поддерживает "патриархальный деспотизм", убивает индивидуальную инициативу и вообще поглощает лицо "миром". В ней нет свободы, а следовательно, и нет прогрессивного развития. Как анархист Бакунин приписывает все отрицательные черты общинного быта влиянию государства, которое, по его словам, "окончательно раздавило, развратило русскую общину уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом, а лица, временно избираемые самим народом. превратились, с одной стороны, в орудия власти, а с другой - в подкупленных слуг богатых мужиков-кулаков". Таким образом, Бакунин далек от идеализации сельской общины, но, несмотря на это, он не отвергает общинную организацию как таковую. Впрочем, в отличие от Чернышевского, связывавшего построение социализма в России с установлением демократической республики и видевшего в республиканизме важнейшее условие для развития общинного начала, Бакунин ставил будущее общины в зависимость от полного разрушения государства и исключения из жизни народа принципа власти. Относительно положения русского крестьянства, он писал, что оно не в состоянии уплатить возложенные на него непосильные налоги и платежи. Чтобы собрать налог и покрыть недоимки, которые крестьянин не может платить, - продают орудия его труда и даже его скот. Крестьяне настолько разорены, что у них нет ни семян для посевов, ни возможности обрабатывать землю.

Меднорудная база Казахстана и Киргизии и свидетельства ее использования в эпоху поздней бронзы
В первом разделе главы в краткой форме дается характеристика основных месторождений Казахстана и Киргизии. Древнее население Казахстана располагало значительными сырьевыми ресурсами как меди, так и олова. В эпоху бронзы разрабатывались крупные залежи Центрального Казахстана - Джезказганские и Успенские месторождения. Использовались такж...

Декабристские организации
Если передовая молодежь думала о свободе, то правительство делало все возможное, чтобы удержать народ в рабстве, погасить искры свободы и просвещения. «Воспитанный под барабаном», как отозвался о нем поэт, Александр I стал преследовать офицеров суворовско-кутузовской школы. Тупая муштра, избиение солдат, издевательства возвращали армию...

Сузунский монетный комплекс. Сибирская Монета
Сибирские монеты - монеты, выпускавшиеся в Сибири Колыванским (Нижне-Сузунским) монетным двором в 1766-1781 гг. достоинством в полушку, деньгу, копейку, 2, 5 и 10 копеек. Так как колыванские руды содержали на пуд добываемой из них меди 135/96 золотника золота и 313/96 золотника серебра, то ввиду дороговизны извлечения драгоценных...

контрольная работа

2. Идеи «общинного социализма»: Александр Герцен, Николай Чернышевский, народники

Европейские социалистические идеи и русское общество. Вторая четверть XIX в. была временем быстрого распространения в Европе социалистических идей, которые обретали силу во Франции, Англии и в германских землях. Разновидности социализма находили выражение в сочинениях мыслителей, политиков и модных писателей. Труды Сен-Симона, Ф. Р. Ламеннэ, Ш. Фурье, В. Консидерана, Э. Кабэ, Б. Дизраэли, Р. Оуэна,

Жорж Санд, позднее К. Маркса и П. Ж. Прудона входили в круг чтения просвещенной публики. Социалистическая идея была проста и привлекательна. В ее основе лежали отрицание принципа частной собственности, критика буржуазных отношений и вера в возможность построения общества, где не будет эксплуатации человека человеком. Такое общество именовалось коммунистическим. Объективной основой интереса к социализму были глубокие противоречия, характерные для раннебуржуазного общества, где свободная конкуренция не имела социальных ограничений, что порождало глубочайший антагонизм между богатыми и бедными. Кризис традиционного общества и повсеместное крушение «старого порядка» с их сословной определенностью воспринимались многими современниками как убедительное свидетельство необходимости новых общественных отношений.

Идеи социализма проникали и в Россию. Обличая подражательность дворянского общества, которое петровскими реформами было оторвано от русского народа, Хомяков высмеивал переменчивость общественных настроений от екатерининского к николаевскому времени. Он верно писал о том, как на смену энциклопедистам французского толка пришли немецко-мистические гуманисты, которых в настоящую минуту готовы потеснить «тридцатилетние социалисты». Зачинатель славянофильства заключал: «Грустно только видеть, что эта шаткость всегда готова брать на себя изготовление умственной пищи для народа. Это грустно и смешно, да, к счастью, оно же и мертво, и по тому самому не прививается к жизни». Хомяковское утверждение о том, что социализм в России мертв, что его идеи чужды простому народу, было опрометчиво. Более прав был обладавший поразительной социальной зоркостью Чаадаев, когда утверждал: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники».

Для Герцена европейские революционные потрясения стали прологом, репетицией будущего. В 1850 г. он обращался к славянофилам как бы от имени западников: «Любой день может опрокинуть ветхое социальное здание Европы и увлечь Россию в бурный поток огромной революции. Время ли длить семейную ссору и дожидаться, чтобы события опередили нас, потому что мы не приготовили ни советов, ни слов, которых, быть может, от нас ожидают? Да разве нет у нас открытого поля для примирения? А социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, -- разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку».

Строя здание «русского социализма», Герцен, оторванный от России, заблуждался относительно западников и славянофилов. Социализм был чужд Хомякову и Грановскому, Самарину и Кавелину. Крестьянская община, «открытая» славянофилами, была для них не предпосылкой социализма, как для Герцена, но условием, исключающим появление в России пролетариата. Герцена и славянофилов роднила вера в незыблемость общинных устоев. Герцен был уверен: «Уничтожить сельскую общину в России невозможно, если только правительство не решится сослать или казнить несколько миллионов человек».

Общинный социализм. Об этом он писал в статье «Россия», в цикле работ, созданных в разгар николаевского «мрачного семилетия». Немало позаимствовав у славянофилов, Герцен обратился к общине, которая существует в России «с незапамятного времени» и благодаря которой русский народ стоит ближе к социализму, чем народы европейские: «Я не вижу причин, почему Россия должна непременно претерпеть все фазы европейского развития, не вижу я также, почему цивилизация будущего должна непременно подчиняться тем же условиям существования, что и цивилизация прошлого». В этом утверждении суть герценовского «русского», или общинного, социализма. Для Герцена крестьянская община была залогом нравственного здоровья русского народа и условием его великого будущего. Русский народ «сохранил лишь одну крепость, оставшуюся неприступной в веках, -- свою земельную общину, и в силу этого он находится ближе к социальной революции, чем к революции политической. Россия приходит к жизни как народ, последний в ряду других, еще полный юности и деятельности, в эпоху, когда другие народы мечтают о покое; он появляется гордый своей силой, в эпоху, когда другие народы чувствуют себя усталыми и на закате».

Герцен писал: «Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владенья и общинного управления, -- и идет вместе с работ -- ничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука».

Экономические принципы крестьянской поземельной общины он понимал, вслед за славянофилами, как равенство и взаимопомощь, отсутствие эксплуатации, как гарантию того, что «сельский пролетариат в России невозможен». Он особо подчеркивал, что общинное землевладение противостоит принципу частной собственности и, стало быть, может быть основой построения социалистического общества. Он писал: «Сельская община представляет собой, так сказать, общественную единицу, нравственную личность; государству никогда не следовало посягать на нее; община является собственником и объектом обложения; она ответственна за всех и каждого в отдельности, а потому автономна во всем, что касается ее внутренних дел». Принципы общинного самоуправления Герцен полагал возможным распространить на городских жителей и на государство в целом. Он исходил из того, что общинные права не будут ограничивать права частных лиц. Герцен строил социальную утопию, это была разновидность европейского утопического сознания. Вместе с тем это была попытка разработать оригинальное социалистическое учение, основанное на абсолютизации исторических и социально-политических особенностей России. Со временем на основе построений Герцена развились теории русского, или общинного, социализма, которые стали сутью народнических воззрений.

Особое внимание Герцен обращал на уничтожение препятствий, которые мешают идти «навстречу социализму». Под ними он понимал императорскую власть, которая со времен Петра I вносит политический и социальный антагонизм в русскую жизнь, и помещичье крепостное право, «позорный бич», тяготеющий над русским народом. Первостепенной задачей он считал освобождение крестьян при условии сохранения и укрепления общинного землевладения. Инициативу в освобождении он предлагал проявить то российскому дворянству, то правительству, но чаще он говорил об освободительном характере будущей социальной революции. Здесь его взгляды не отличались последовательностью.

Вольная русская типография. В 1853 г. им была основана в Лондоне Вольная русская типография. Он говорил: «Если я ничего не сделаю больше, то эта инициатива русской гласности когда-нибудь будет оценена». Первым изданием этой типографии стало обращение к русскому дворянству «Юрьев день! Юрьев день!», в котором Герцен провозглашал необходимость освобождения крестьян. Его страшила пугачевщина и, обращаясь к дворянам, он предлагал им подумать о выгодности «освобождения крестьян с землею и с вашим участием». Он писал: «Предупредите большие бедствия, пока это в вашей воле. Спасите себя от крепостного права и крестьян от той крови, которую они должны будут пролить. Пожалейте детей своих, пожалейте совесть бедного народа русского».

Излагая основы нового учения -- общинного социализма, Герцен пояснял: «Слово социализм неизвестно нашему народу, но смысл его близок душе русского человека, изживающего век свой в сельской общине и в работнической артели». В первом произведении вольной русской прессы было высказано предвидение: «В социализме встретится Русь с революцией». В те годы сам Герцен был далек от веры в скорое наступление революционных событий в России, еще меньше об этом думал его адресат -- российское дворянство. В другой листовке «Братьям на Руси» он призывал дворянское общество и всех передовых людей принять участие в общем деле освобождения. В николаевское время этот неопределенный призыв не был услышан.

Герцен был первым, кто заявил о возможности победы в России социалистической революции, которую он понимал как народную, крестьянскую революцию. Он же первым указал на то, что именно России суждено возглавить путь к социализму, по которому, как он верил, вслед за ней пойдут и остальные европейские народы. В основе герценовского предвидения: неприятие западного «мещанства» и идеализация русской общины. Его учение, основы которого он изложил в последние годы николаевского царствования, было заметным этапом в развитии европейской социалистической мысли. Оно свидетельствовало как об общности тех идейных исканий, что происходили в России и в Западной Европе, так и о тщетности усилий николаевских идеологов, о крахе николаевской идеократии.

В исторической перспективе стремление Николая I и его идеологов установить полный контроль над обществом было безрезультатным. Именно в его царствование возникли и идейно оформились либеральное и революционно-социалистическое направления освободительного движения, развитие и взаимодействие которых вскоре стали определять судьбу русской мысли, состояние общественной жизни и, в конечном итоге, судьбу России.

А.И. Герцен – создатель Вольной русской типографии

Внешняя политика СССР в годы перестройки 1985-91 гг.

Крайне сложную политическую ситуацию до предела обострил и кризис национальных отношений, приведший в конечном итоге к распаду СССР. Первым проявлением этого кризиса стали события в Казахстане в конце 1986 года...

Восстание декабристов: историческая случайность или необходимость

Но, все-таки мне кажется, более подробного изучения достойны работы, связанные с именами историка Василия Осиповича Ключевского и писателя Александра Ивановича Герцена. Это связано с тем...

Идейно-политические направления в русской общественной мысли первой четверти XIX века

Начало распространения идей утопического социализма в России связано с деятельностью кружка А.И Герцена и Н.П. Огарева в Московском университете в 1831-1834 гг...

Идейные течения и общественно-политические движения в России во второй половине XIX в.

Шло оформление и идеологии русского революционного движения. Оно было связано в первую очередь с деятельностью А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Они организовали группу сторонников республики и утопического социализма в начале 30-х гг. В 50-е г. г...

Общественное движение в России в 30-50 годы XIX века

революционный демократический утопический социализм Зарождение интереса к социалистическим учениям относится к началу 1830-х гг. и было связано с тем вниманием...

Одним из кружков, возникших в начале 30-х годов XIX века был «Литературно общество 11-го нумера», возглавляемое В.Г. Белинским. Большинство в кружке составляли выходцы из разночинной среды, с сочувствием воспринявшие написанную юным В.Г...

Общественное движение в России в 30-50-е годы XIX века

Зарождение интереса к социалистическим учениям относится к началу 1830-х гг. и было связано с тем вниманием, с каким передовые слои русского общества следили за революционными переменами 1830-1831 гг. в Западной Европе...

Первобытная эпоха человечества

Примерно в V - IV тыс. до н. э. началось разложение первобытного общества. Среди факторов, способствующих этому, помимо неолитической революции важную роль играли интенсификация земледелия, развитие специализированного скотоводства...

Россия при Николае І углубление кризиса феодально-крепостнической системы

Теории происхождения Киевского государства

По вопросу о том, в какой общественной организации жили восточные славяне непосредственно перед своим объединением под властью русских князей, в исторической литературе были высказаны разнообразные мнения. Чтобы подойти к истине...

2.1. Социалистическая утопия Герцена и Огарева

В определенном смысле первый шаг к утопическому социализму сделали еще декабристы, в своих идейных исканиях усомнившиеся не только в целесообразности царского самодержавия, но и Французской революции. Многие из них не только размышляли над ее опытом, “примеряя” ее результаты к российским реалиям, но и были знакомы, по свидетельству исследователей движения декабристов, с идеями социалистов-утопистов - К.Сен-Симона, Ш.Фурье, Р.Оуэна. Можно сказать, в 20-е годы если не учение, то некоторые из идей Сен-Симона и эксперименты Р.Оуэна в Нью-Ланарке, были, что называется, “на слуху” у прогрессивно настроенной русской общественности.

Поэтому, видимо, следует согласиться с Сакулиным, что, “взятое в общем”, мировоззрение декабристов можно рассматривать как одну из предварительных ступеней к русскому социализму. И в таком случае первым опытом утопического моделирования в этом направлении вполне можно считать “Русскую Правду” П.И.Пестеля. Конечно, Пестель не был социалистом, но без осмысления опыта декабрьского восстания 1825 года и идей “Русской Правды” вряд ли бы возник тот интерес к идеям социализма, который обозначился в начале 30-х годов прошлого века. Революционная практика Европы, увлечения на этом фоне сочинениями Сен-Симона, Фурье, Оуэна, о чем мы уже говорили выше, сыграли немаловажную роль в этом увлечении. Однако идеи этих мыслителей должны были лечь в почву, способную их не только принять, но и “взрастить”.

Такая почва во многом была подготовлена восстанием декабристов - их идейными исканиями и трагической гибелью. Поставленные ими вопросы волновали еще не одно поколение борцов за социальную гармонию, и не раз в поисках ответов на эти вопросы они обращались к декабристам как к своим духовным наставникам. В истории идей бывает куда важнее первому задуматься над тем или иным вопросом, чем первому найти на него правильный ответ. Пестель был из тех, кто первый задумался. Задумался о том главном, что через одно поколение определит направленность интеллектуальных и нравственных исканий: что несет человечеству капиталистическая цивилизация, есть ли она обязательный этап в развитии истории? И если - да, то какие “социальные противовесы ” ее язвам может изобрести человечество, чтобы обезопасить себя от них.

Размышляя об историческом развитии Запада после прошумевших над ним революционных бурь, Пестель пришел к выводу об ограниченности утвердившегося на европейском пространстве общественного строя: “феодальная аристокрация” сменилась “аристокрацией богатства”. С последней он связывал еще большую порчу нравов, нежели та, что тревожила его в России. И потому, размышляя о том, как России, продвигаясь по пути прогресса, избежать господства “денежной аристокрации”, Пестель делает хотя и небольшой, но шаг навстречу социалистическому идеалу, предлагая в своем Проекте не только отмену крепостного права, но и новый аграрный закон - установление частично общественной собственности в форме общественного фонда земли . Эта мера, направленная на задачу обеспечения неимущих необходимым земельным наделом, по замыслу Пестеля, должна была создать экономическую преграду безраздельному господству капитализма и гарантировать гражданам политическую независимость.

Пестель был далек от отрицания в принципе права собственности, более того, он считал, что охрана последнего есть “священная обязанность правительства”. Но предложенный им компромисс (институт частного и общественного владения землей) а, точнее, связанная с этим компромиссом направленность взглядов на социальное устройство приближала его к идеям социализма. Существенной компонентой этой направленности была ориентация на сохранение фактически крестьянской общины, общинного уклада деревни. - Наверное, ориентация по большей части была подсознательной, во всяком случае мало аргументированной, но она весьма примечательна для нашего рассмотрения вопроса. Это было в известной мере предвосхищение той постановки проблемы, которая определит суть “русского социализма” со временем.

Вот почему, повторяем, в оценке предложенного Пестелем Проекта социальных преобразований важна прежде всего общая направленность предложенного поиска . В этом смысле нельзя не согласиться с А.И.Володиным, отмечающим, что “не сама по себе идея общественного фонда земель приближает Пестеля к утопическому социализму, а весь ход его размышлений” . -“Ход размышлений”, который скоро станет близким для социалистических построений Герцена и Огарева. А важнейшим в этом ходе размышлений является неприятие капиталистической цивилизации в свете оценки результатов европейских буржуазных революций, с одной стороны, и с другой стороны - особое видение социально-экономической природы русской крестьянской общины. Думаем, именно это и позволило впоследствии Герцену и Огареву назвать Пестеля первым социалистом России, - социалистом-утопистом, добавим мы, ибо утопизм “Русской Правды” очевиден. О ней даже можно сказать, что это - классическая утопия. Как проект социальных преобразований он не выражал адекватно существовавшего экономического положения страны, в том числе крепостной системы, не учитывал социальные реалии России, которые определяли ее историческое движение на то время. А предлагаемые социальные меры по переустройству российского общества, и в частности его экономики, не принимали во внимание социально-экономическую реальность, в которой жила страна, не коррелировали с теми тенденциями, ставка на которые могла бы привести к желаемым и прогнозируемым изменениям. Можно с большой долей вероятности утверждать, что если бы намеченная Пестелем программа осуществилась, то вряд ли это обеспечило необходимые благоприятные условия для им же намеченных социально-политических преобразований . Но Слово было сказано, и оно стало Прологом к истории русского социализма.

Начало русской социалистической мысли связано с более поздним временем, а главное, с другим историческим поколением мыслителей, заявившим о себе в начале тридцатых годов XIX века. Это поколение стало свидетелем июльской революции 1830 года и польского восстания 1830-1831 гг., еще раз продемонстрировавшего реакционность русского самодержавия. К этому времени с оппозицией фактически было покончено. Политическая реакция Николая I давила все ростки свободомыслия, насаждала страх, равнодушие и доносительство. Но с середины 30-х годов ситуация приобрела новые черты.

С виду Россия продолжала стоять на месте, и даже как будто шла назад, но в сущности все принимало новый облик. Росло недовольство политикой царского самодержавия, заявили о себе новые молодые силы: появились многочисленные студенческие кружки (братьев В.М. и П.В.Критских, Н.П.Сунгурова, Н.В.Станкевича, А.И.Герцена и Н.П.Огарева), в которых обсуждались не только философские проблемы, но и политическая ситуация в Европе и в России. Зрело общественное убеждение, что хотя новых путей борьбы не видно, но и прежние вряд ли возможны. Получили резонанс идеи социалистической утопии К.Сен-Симона, Ш.Фурье, Р.Оуэна. Образованная общественность вновь обращается к идеям Просвещения, сам термин становится ключевым понятием в философских осмыслениях прошлого и будущего страны. Просвещение рассматривается как необходимое духовное основание развития всей человеческой цивилизации, а в просветительской идеологии начинают видеть силу, способную образовать широкие народные массы, более того, образование и соответствующее ему воспитание рассматриваются в качестве фактора социально-политических преобразований страны.

Ориентация на идеи Просвещения вполне понятна: если на Западе прогремели уже буржуазные революции и Европа стояла на пороге первых пролетарских восстаний, то Россия во многом еще сохраняла феодальные (крепостнические) структуры. Поэтому передовая общественная мысль несла на себе черты дворянской идеологии, характеризовавшейся, с одной стороны, резкой критикой существующего порядка вещей, с другой стороны, относительным спокойствием к идеям гражданского общества, правового государства, конституционной гарантии прав и политических свобод, т.е. к требованиям буржуазной демократии. Обращение к социалистической утопии во многом было связано с поисками выхода из обозначившихся к этому времени тупиков просветительской мысли. Но именно поэтому утопическая мысль еще во многом несла на себе черты просвещения. Это было время, когда идеи просвещения еще не исчерпали себя, а идеи социализма не получили еще адекватной своей сути формы.

Нельзя сказать, что общественность России была готова к восприятию идей социализма. (Даже В.Г.Белинский в это время относился к ним в целом отрицательно.) И тем не менее о социализме в России уже говорили (В.С.Печерин, В.П.Боткин, А.И.Тургенев, А.А.Краевский). Правда, по большей части в переписке с друзьями, в распространявшихся неопубликованных рукописях, в частных спорах. Сами же представления о социалистическом идеале носили весьма смутный и малоопределенный характер. В это время идеи социализма выступали фактом не столько общественного, сколько узкогруппового сознания, иногда принимая даже религиозный, мистический характер. Это был период, по оценке Сакулина, романтического и даже мистического социализма.

Перенос идей европейского социализма (в форме сенсимонизма) на российскую почву был осуществлен А.И.Герценым и Н.П.Огаревым. Их увлеченность идеями социализма началась еще в студенческие годы. Вспоминая об этом времени, Огарев напишет: “Первая идея, которая запала в нашу голову, когда мы были ребятами - это социализм. Сперва мы наше я прилепили к нему, потом его прилепили к нашему я, и главною целью сделалось: мы создадим социализм”. Верность его идеям, как и увлечение сенсимонизмом, они пронесли через всю жизнь. “Сенсимонизм, - писал Герцен, - лег в основу наших убеждений и неизменно оставался в существенном” .

Концептуальная разработка социализма, сознательная пропаганда его на страницах открытой печати началась в 40-е годы. К этому времени круг приверженцев социалистического идеала значительно расширился, а социалистические идеи начали достаточно широко обсуждаться на страницах отечественной журналистики (“Отечественные записки”, “Современник”). В 40-х годах в России появилась собственная социалистическая литература. Интерес к идеям социализма совпал (а в какой-то степени и был обусловлен) с выявившейся новой линией развития русской общественной мысли. Эта линия была связана с обострившимся интересом к Франции, которая приковывала к себе внимание всей Европы. Взоры интеллектуальной России были устремлены в ту же сторону, но не только на умеренную Францию Луи-Филиппа и Гизо, а и на революционную Францию, которая боролась с режимом Гизо и подготовляла события 1848 года. Эта Франция вселяла надежды и одновременно страх. Поэтому новые симпатии приняли какую-то экзальтированную форму. “Русская интеллигенция полюбила не современную, действительную Францию, а какую-то другую - Францию воображаемую, фантастическую Францию”, - писал П.В.Анненков . Этим симпатиям суждено было оттеснить давнюю любовь русских интеллектуалов к философствующей Германии. Интерес развернулся в сторону социалистических изысканий французов. Живо стали обсуждаться темы социального устройства, критиковаться история европейской цивилизации, отвлеченные вопросы будущего. Проявленный ранее под влиянием Фихте и Шеллинга интерес к философской метафизике послужил своеобразной подготовкой для социальной метафизики .

Происшедшее в России вполне естественное сближение между этими двумя философскими формами дали философию истории А.И.Герцена, основанную на научном реализме и одновременно соединенную с социальной утопией. Без преувеличения можно сказать, что без историософских идей Герцена нельзя понять смысл русского социализма, (этого этапа его истории.

Оформлению идей социализма в собственную теорию предшествовала критика его основоположниками французского утопического социализма, который упрекался, с одной стороны, в слабой философской проработке общественного идеала, а с другой стороны, в оторванности от действительности.

Эта критика подспудно имела два основания. Первое - увлечения рационализмом немецкой классической философии. В начале 50-х годов Герцен вспоминал: “Социализм нам казался самым естественным силлогизмом философии, применением логики к государству” . Второе - попытки привязать социалистический идеал к российской жизни, навести мосты между ним и исторической действительностью, между будущим и настоящим. И то, и другое определило главную особенность социалистической утопии: с одной стороны, ее достаточно строгую концептуальную разработанность на основе гегелевского учения о диалектике и антропологического материализма Фейербаха, а также на материалах таких наук об обществе, как история и политическая экономия, с другой стороны, попытку связать социалистическое учение с судьбами русской крестьянской общины, в которой был увиден элемент будущего общества. Оба момента были взаимосвязанными и обусловливающими друг друга, но главное, отражавшими состояние общественного сознания и социально-экономической ситуации в стране. С критики западных утопий обозначился перелом в мировоззрении приверженцев социализма: на место увлечения его идеями приходит сознательное их усвоение с целью превращения учения о социализме в “die Philosophie der That” (“философию действования”). Это было уже первым шагом на пути отхода от просвещения в вопросах социального моделирования. И именно в это время под воздействием европейских революций и определенных разочарований в прежних социалистических утопиях Герцен и Огарев разрабатывают теорию, давшую утопической мысли феномен, получивший название “русский социализм ”, соединившего вольную, свободную мысль с идеями социализма, а со временем с революционно-демократическим движением России.

Первоначально представления о грядущем социальном переустройстве были весьма неопределенны. Но уже в начале 40-х годов их социалистические воззрения оформляются концептуально и из писем и дневников переходят в философскую публицистику. Герцен и Огарев создали своеобразную историософскую конструкцию, явившуюся ответом на социально-политические запросы национального развития страны. За два года до смерти Герцен дал ей следующее определение: “Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управления, - и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости , к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука” .

В поисках обоснования социалистического идеала Герцен и Огарев, следуя сенсимонистской традиции, обращаются к опыту Французской революции. Центральной идеей становится признание ее исторически-закономерного характера: Французская революция рассматривается как результат “болезни политического тела Франции”, которое было “не в уровень с веком”. Однако ее стихийный размах, разрушительный характер последствий навевали на мысль, скорее о ее неразумности, нежели о целесообразности, убеждали в пагубности насилия как средства решения социальных задач. Уже в первой своей статье “О месте человека в природе” (1832) Герцен определяет якобинскую диктатуру как “темный кровавый терроризм”. Незадолго до смерти в письме “К старому товарищу”, которое явилось своеобразным духовным завещанием мыслителя следующим поколениям, Герцен подтвердит свою верность этой идее. “Я не верю в серьезность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям, - проповедь, неустанная, ежеминутная, - проповедь, равно обращенная к работнику и хозяину, к земледельцу и мещанину. Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушения, - апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам”, - скажет он . Это отношение к насильственным методам социальных преобразований позже будет перенесено и на пролетарскую революцию. Хотя для разрушительной силы последней найдется объективное основание: “пролетариат будет мерить в ту же меру, в которую его мерили”, - скажет Герцен; но именно поэтому новые заповеди явятся “при зареве горящих дворцов, на развалинах фабрик и присутственных мест” . Пролетарская революция как стихия насилия не может стать мостом между настоящим и будущим, - слишком разрушительны ее интенции. В ее огне с капиталом, собранным ростовщиками, может погибнуть другой капитал, в котором “наслоилась летопись людской жизни и скристаллизовалась история”. Вот почему революционное дело выступает для Герцена и Огарева прежде всего как Вольное Слово, плодотворную действенность которого они будут доказывать всю свою жизнь. Революцию следует осуществлять, по их мнению, деятельностью “развивательной”. К таковой они относили пропаганду социалистических идей, критику существующего строя, обличение язв капитализма.

Столь последовательное неприятие революции как формы социального переустройства внесло коррективы и в критику капитализма: в ней выявился новый аспект. Буржуазное общество не устраивало не только принципами социально-экономической организации общественной жизни, но и складывающимся на их основе образом жизни - буржуазным мещанством, индивидуализмом, “ничем не обуздываемым стяжанием”. Такой поворот не был неожиданным, если вспомнить философские пристрастия критиков - напомним, они покоились на антропологизме Фейербаха и диалектике Гегеля. Человек в системе этих воззрений рассматривался как субъект.

В соответствии с этим исходным принципом философия истории Герцена, обосновывающая естественно-закономерный характер исторического процесса, исходила из признания, что история, как и природа, “никуда не идет” - в том смысле, что у нее нет заданной кем-то цели, и уже в силу этого она “готова идти всюду, куда укажут”, и если это возможно, т.е. если ничто не мешает. Но и люди - “не куклы”, “не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории”, и потому могут “переменить узор ковра”, потому что “хозяина нет, рисунка нет, одна основа” . Слепая толпа, мещанство, озабоченное только “столовой и спальней”, никуда не идет и никого никуда вести не может, она не в состоянии увидеть необходимые “фарватеры истории”. Вот почему буржуазный образ жизни, убивая в человеке активность субъекта, совершает насилие и над историей, ибо лишает ее главного - деятельного человеческого начала, благодаря которому она приобретает способность к импровизации, становится вариативным процессом, находит наиболее жизнеспособные формы. Капиталистическая цивилизация не устраивала тем, что слишком заземляла человеческие порывы и интересы, мешая тем самым человеку понять свое “положение рулевого”.

Заметим, что по этой же причине не устраивали мыслителей и прежние социалистические Утопии: они тоже убивали человека - своими регламентациями и подчинением служению будущему. И Герцен, и Огарев были активными противниками утопической концепции прогресса, видевшей смысл индивидуальной жизни в служении будущему, в принесении ее в жертву цели его скорейшего приближения. “Если прогресс - цель, то для кого мы работаем? Кто этот Молох, который, по мере приближения к нему тружеников, вместо наград пятится и, в утешение изнуренным и обреченным на гибель толпам, которые ему кричат: Moriture te salutant, только и умеет ответить горькой насмешкой, что после их смерти будет прекрасно на земле” . Настоящее каждого поколения имеет свою ценность, свою полноту, хотя это вовсе не означает, что человек должен идти на поводу у настоящего, позволять ему подавить в нем его природное призвание всегда оставаться свободным для волевых изъявлений. Человеку необходимо в любых условиях сознавать себя свободным. Вот этого сознания не предусматривали ни капиталистическая цивилизация, ни общественный идеал прежних утопистов, считали Герцен и Огарев. В этой плоскости пролегала главная линия их противостояния и капиталистическому настоящему, и социалистическому будущему, как оно виделось их предшественниками. Следование этой линии, правда, не всегда удавалось, слишком острой иногда оказывалась грань противостояния, слишком трудно было провести ее между капиталистической Сциллой и социалистической Харибдой.

Неприятие капиталистической цивилизации, ее “буржуазности”, желание найти для своей страны путь в будущее, не зараженное язвами “буржуазности”, подводило к “идее перескока” Россией стадии капитализма, концептуально оформившейся в теорию некапиталистического развития. “Мы можем и должны пройти через скорбные, трудные фазы исторического развития наших предшественников, но так, как зародыш проходит низшие ступени зоологического существования”, - писал Герцен .

Идея подкреплялась, во-первых, ссылками на объективные для этого социально-экономические предпосылки, которые связывались с крестьянской общиной, отсутствовавшей в западной формуле развития. В обращении к общине можно усмотреть связь со славянофильством (и не без основания), но эта связь все-таки внешняя, ибо защита общинных принципов (право каждого на землю, коллективное владение ею, мирское управление) подчинена учению о социализме и продиктована не склонностью культивировать национальную самобытность, а желанием соединить достижения западной цивилизации с особенностями жизни русского народа. Иными словами, как это ни покажется странным, в самом обращении к общине было больше “западничества” нежели “славянофильства”. В нем просматривалось очевидное противостояние последнему, как консервативной утопии . Задача виделась в том, чтобы “...сохраняя все то общечеловеческое образование, взятое с Запада, которое действительно привилось к нам и, следовательно, должно идти с нами в рост, - удалить все то, что не привилось, что составило нарост ложных учреждений и ложных юридических понятий, и, следовательно, освободить народное начало общественного права собственности и самоуправления так, чтобы оно могло развиваться без препятствий, на свободе” .

В отличие от славянофилов Герцен и Огарев в своей модели исторического развития России исходили из факта внутренней противоречивости крестьянской общины. С одной стороны, она признанием равного права каждого на пользование землей утверждала принцип коллективизма, без которого невозможен социализм. “В избе русского крестьянина мы обрели зародыш экономических и административных установлений, основанных на общности землевладений, на аграрном и инстинктивном коммунизме”, - уверен Герцен . С другой стороны, в принципах общинной жизни усматривались существенные ограничения для свободного развития человека, ибо община “усыпляет человека, присваивает его независимость”.

В снятии этого противоречия - как “развить полную свободу лица, не утрачивая общинного владения и самой общины, - по их мнению, - и заключается задача социализма” . В том, что это противоречие преодолимо, защитники новой утопии не сомневались. Для этого необходимо освободить общину от примесей, внесенных в нее монголизмом, бюрократией, немецкой военщиной, крепостничеством. “Дайте общине свободно развиваться, - убеждал Огарев, - она договорится до определения отношений лица к общине, она даст право независимости лицу” . Правда, на чем основывалась эта уверенность - на исторических ли параллелях, на умозрительных ли схемах или на историософской идее, что любая исторически сложившаяся форма несет в себе разумное начало, сказать трудно. Очевидно одно - община мыслилась при соблюдении определенных условий как способная к развитию и не препятствующая свободному развитию личности, и в таком качестве она рассматривалась как зародыш будущего общества.

Заметим, что важна не община сама по себе, а ее принципы, которые, кстати сказать, сродни подвижной “работничьей артели” как форме, которая не имеет монопольных прав, а есть просто соединение вольных людей одного мастерства “на общий прибыток общими силами”. Это предопределило главный вывод, а точнее, главное направление всех построений, а с этим - выбранные принципы моделирования будущего: Европа пойдет “пролетариатом к социализму, мы - социализмом к свободе” . В общине виделась та социальная структура, которая может связать настоящее и будущее страны с наименьшими “издержками”, обеспечив необходимые для этого быстрые темпы экономического и социального развития российского общества. Но даже в отстаивании этой идеи Герцен и Огарев оставались убежденными западниками, ибо задача виделась в том, чтобы, сохраняя “народное начало”, связанное с “общественным правом собственности и самоуправлением”, развить “общечеловеческое образование”, которое уже привилось в России. Концепция “русского социализма” преследовала цель не тотального отрицания западной цивилизации, а поиска путей развития, соответствующих историческим особенностям России и при этом не исключающих ускоренного усвоения ею достижений этой цивилизации. В процессе усвоения последних идеи социализма должны были сыграть (и, как знаем, сыграли) не последнюю роль. В этом смысле Герцен был, бесспорно, прав, говоря, что “Россия проделала свою революционную эмбриогению в европейской школе /.../ Мы сослужили народу эту службу, мучительную, тягостную” .

Во-вторых, “идея перескока” Россией через капиталистическую фазу развития подкреплялась ссылками на идею преимущества “отставших” народов. Отметим, что в обосновании этой мысли у основоположников “русского социализма” полностью отсутствовали элементы социального мистицизма, как в равной мере в них не было и акцента на насильственных методах, что будет характерно для последующих защитников этой идеи - у большевиков. “Мы в некоторых вопросах потому дальше Европы и свободнее ее, что так отстали от нее... Либералы боятся потерять свободу - у нас нет свободы; они боятся правительственного вмешательства в дела промышленности - правительство у нас и так мешается во все; они боятся утраты личных прав - нам их еще надобно приобретать” . В защите “идеи перескока” высвечивается линия противостояния либеральной модели: в общинном социализме нет места гражданскому обществу, его проблемы как бы и не волнуют защитников социалистической утопии. Правда, значимость этих проблем не отрицается, но не для России эпохи самодержавия. Пока существует самодержавие, все разговоры о гражданском обществе, праве и либеральных свободах есть утопия, считают социалисты, ибо в начале необходимо решить вопросы, связанные с обеспечением экономических и политических предпосылок гражданского общества и прежде всего - с ликвидацией крепостничества и самодержавия. В такой постановке проблемы они как бы смотрели дальше либералов, точнее (были более реалистами . Но в выборе средств решения этой задачи они были утопистами .

Некапиталистический путь развития предполагал подготовку необходимых социальных и экономических условий, мер по реорганизации общественного хозяйства. В этой подготовительной работе важно устоять перед искушением “перескочить сразу - от нетерпенья” (Герцен). В противном случае разрушенный старый строй “снова начнет какой-нибудь буржуазный мир”, потому что он “внутри не кончен” и потому что новая организация на первых порах не настолько готова, “чтобы пополниться, осуществляясь” . Предостережения Герцена на этот счет очень важны для понимания следующих моментов “идеи перескока”. Прежде всего, она не только не исключала, а предполагала необходимую подготовительную работу: новая организация не должна насаждаться принудительными средствами, силой авторитета ее непосредственных инициаторов, ибо должна иметь реальную почву. Далее, “идея перескока” не противоречила герценовской философии истории, в частности ее исходной посылке о естественно-закономерном ходе истории. Последняя в рамках исторической закономерности могла варьировать свои направления, если таковые не шли вразрез с ее общей логикой. Некапиталистический путь развития представлялся именно таким возможным вариантом, имеющим объективные основания в исторически сложившейся русской крестьянской общине. На Западе ее не было - там не было для “перескока” предпосылок, в России она была - и это давало ей иные шансы для развития. Возможно, эти шансы и заведут в тупик. А возможно, и нет. Но в любом случае модель “крестьянского социализма” - это реальность, хотя лишь “частный случай нового экономического устройства, новой гражданственности, одно из их приложений”, как подчеркивал Герцен, убежденный в том, что социальные идеи обладают многообразием форм воплощения .

В-третьих, идея “перескока” обосновывалась “философией случайности”. Мы уже отмечали выше, что “русский социализм” был не только навеян национальными и остро развитыми патриотическими чувствами его основателей. Но одновременно он очевидно тяготел и к рационалистическому обоснованию, к философски оформленным сциентистским доводам. К числу таких сциентистских обоснований возможности у России своего пути развития относится и историософская трактовка Герценом случайности: возможность вырваться вперед связана с тем, что ход истории не предопределен жестко, ибо в его “формулу” входит много изменяемых начал, в том числе и возможность случая, в силу чего она склонна “к импровизации ”. “При отсутствии плана и срока, аршина и часов развитие в природе, в истории не то что не может отклониться, но должно беспрестанно отклоняться, следуя всякому влиянию и в силу своей бесконечной страдательности, происходящей от отсутствия определенных целей” . Поэтому история “бросается во все стороны”, творя “бесчисленные вариации на одну и ту же тему”. На этом тезисе - о роли случая и склонности истории к импровизации в силу заложенных в ней возможностей двигаться в разнообразных направлениях - основана герценовская идея о социализме вообще и обоснование его возможности в России. В экономически отсталой стране, какой была Россия, он вполне может укорениться как результат исторической импровизации. Но, несмотря на очевидный сциентизм исходных посылок, в идее, да и в ее обосновании, остается много места для утопизма. Примечательна в этой связи оценка В.В.Зеньковского, считавшего, что именно включением в модель исторического развития категории случайности “Герцен открыл для русской мысли очень плодотворную и творческую основу для разных утопических и теоретических построений” .

“Русский социализм” был попыткой наведения мостов между идеалом и исторической действительностью. Возможность его реализации связывалась с установкой на философский реализм, который признавался основой социалистической теории. Суть его - “наука опыта и расчета”, т.е. политэкономическая теория и адекватная ей социальная практика. “Без всякого сомнения социализм связан с наукой действительного опыта и расчета, - писал Н.П.Огарев, - в свою очередь наука опыта и расчета... без сомнения связана с философским реализмом, она не может взять себе другого основания, не изменяя самой себе” . Такова же позиция была и у Герцена: “Твердыню собственности и капитала надобно потрясти расчетом, двойной бухгалтерией, ясным балансом дебета и кредита” . “Наука опыта и расчета” напрямую соотносилась с экономическими вопросами, которые рассматривались как главные, исходные в любом типе социального моделирования. “Наука общественного устройства все больше и больше приходит к необходимости принять за свое средоточие экономические отношения общества. Таким образом, основная задача переходит из неопределенности слишком широкой постановки в пределы, яснее очерченные. Мы сводим постановку основной задачи на экономические отношения общества” .

Обращение к политической экономии, которая “крепко уселась на почве” (Огарев), вынудит социализм “заземлить” свои идеи, что в свою очередь вдохнет воздух в политическую экономию . Соединение политической экономии с социализмом на территории идеи о роли общинного землевладения разворачивало социалистический идеал к реальной жизни, укрепляло его необходимым “экономическим началом”. (Чуть позже из такой постановки проблемы вырастет так называемый народнический социализм, который замкнет социалистическую теорию на революционную практику, выявив точку роста для другой - большевистской - Утопии.

2.2. Экономическое обоснование социалистической утопии

В конце 40-х г. почти одновременно с Герценым и Огаревым о значимости экономических вопросов для социалистической теории писал обративший на себя внимание экономист, проф. Петербургского университета В.А.Милютин. Ставя вопрос о преодолении утопизма социалистических теорий, он подчеркивал, что последние должны обращаться к экономическим вопросам. Социалистическая теория должна соединиться с политической экономией, это придаст ей необходимый философско-исторический характер, включит в нее знание об объективных законах истории. Милютин принимает Утопию как способ социального моделирования, считая ее необходимой и естественной формой “человеческой мыслительности”. Не будь в человеке этой способности противополагать действительности свой идеал, не было бы развития, не было бы истории . Но важно вовремя поставить предел своим идеальным построениям, своей фантазии. Это возможно на территории философии истории, которая, по мнению Милютина, занимает срединное положение между “чистым идеалом” и “чистой действительностью”. “Она есть не что иное, как выражение их взаимного отношения, наука, объясняющая способ перехода идеала в действительность и развитие действительности сообразное с идеалом”” .

Как наука положительная и точная, т.е. дающая рациональное предвидение будущего, философия истории освобождает Утопию от элементов мечтательности и пророчеств. Последнее, принципиально меняя отношение социального идеала с действительностью, делало возможным переход Утопии мало-помалу из несбыточной мечты в идею совершенно практическую, основанную на знании, что человечество не может по своему желанию, т.е. “без приготовлений”, перейти из существующего состояния в состояние “полного и безусловного совершенства”. Эти приготовления, считал Милютин, связаны с постепенным усовершенствованием экономической организации общества, и прежде всего с урегулированием взаимоотношений труда и капитала: “...до тех пор, пока не изменится это отношение, различные необходимые условия и элементы прогресса будут постоянно находиться между собою в несогласии и разрыве .

Путь к этому - развитие промышленности, совершенствование отношений собственности, кредитной системы, организации труда в направлении, делающим возможной ситуацию, чтобы работник участвовал “в выгодах капитала”. Постепенное совершенствование современной экономической организации - ближайшая и непосредственная цель и задачи социальной науки, в том числе и теории социализма (связаны с поисками средств и способов достижения этой цели. Обращение к этой цели сделает социализм “истинной утопией”, т.е. придаст его общественному идеалу, наличие которого и определяет всякую утопию как особый жанр интеллектуального творчества, черты рациональности, приведет социализм в согласие с действительностью и ее законами.

С этих позиций Милютин критикует современную ему социалистическую Утопию. Социалисты, считает он, обеспокоены поисками такого идеального устройства, которое обеспечит каждому пользование всеми возможными благами, т.е. принимают “справедливое за единственный критерий возможного”. Для Милютина выход из этого тупика (правомерность социалистического идеала при несогласованности его с экономическими законами развития) возможен только с помощью политической экономии, которая не только не снимает с Утопии характер мечтательности, но и позволит, приблизив ее к действительности, изучить и понять последнюю в соответствии с ее собственными тенденциями и силами, сблизив тем самым Утопию с жизнью. Результатом слияния социализма с политической экономией станет, по мысли Милютина, новая наука об обществе, задача которой виделась “в приложении открытых истин к жизни и в преобразовании экономического устройста сообразно с требованиями разума и общей пользы” . Это придаст социализму характер “научных формул” и из несбыточной мечты превратит в идею, способную перейти из “сферы отвлечений в сферу действительности”.

Идеи Милютина нашли продолжение в 50-х гг. в учении о социализме Н.Г.Чернышевского. Еще в 1848 году он писал, что политическая экономия и история “стоят теперь во главе всех наук. Без политической экономии теперь нельзя шагу ступить в научном мире. И это не то, что мода, как говорят иные, нет, вопросы политико-экономические действительно теперь стоят на первом плане и в теории, и на практике, то есть и в науке, и в жизни государственной” . Подобно политической экономии содержание социализма ограничивается экономической стороной жизни. Собственно, между этими двумя теориями можно поставить знак тождества. Поэтому, моделируя будущее социалистическое общество, Чернышевский уделяет внимание прежде всего вопросам его экономических и материально-технических предпосылок, его закономерной обусловленности.

В это время в “Современнике” выходят его работы “Критика философских предубеждений против общинного владения” (1858), “Капитал и труд” (1860), “Очерки политической экономии (по Милю)” (1861). Своеобразие моделирования Чернышевским контуров социалистического общества состоит в том, что он обосновывает Будущее на основе выявления ведущих тенденций настоящего - современных ему капиталистических реалий Западной Европы. В общественных отношениях “все зависит от нынешнего положения дел, из каких бы там событий оно ни проистекало, из давних или недавних. Если общество проникается стремлением изменить эти отношения, оно не смотрит ни на какое право давности; дело решается тем, на какой стороне сила и каковы нынешние чувства стороны, одерживающей верх” . Опираясь в своих исследованиях на идеи Сен-Симона, Фурье, Оуэна, Годвина, а также некоторые построения Луи Блана, мыслитель приходит к выводу: социализм есть неизбежный результат социально-экономической истории человечества, его движения по пути к коллективной собственности и “принципу товарищества” .

Чтобы преодолеть “догматические предвосхищения будущего”, как он характеризовал предшествующие Утопии, Чернышевский делает объектом своего анализа исторический процесс в точке перехода от старого к новому, от “сегодня” к “завтра”. Поиски этого перехода приводят Чернышевского к убеждению, что историческое движение общества подчиняется объективной закономерности. (Хотя следует отметить, что в целом его взгляды на исторический процесс в это время еще не выходили из рамок просветительской теории.)

Наиболее последовательно проблемы экономической обусловленности социализма разрабатывались Чернышевским в связи с переводом и комментированием сочинений Д.С.Миля, в частности его “Оснований политической экономии”. Анализ исторического процесса и экономического развития капиталистической цивилизации подвел Чернышевского к выводу: вектором последней является рост крупной промышленности и возрастание обобществления труда, что должно с необходимостью привести к ликвидации частной собственности. В этом смысле, уверен Чернышевский, “опасаться за будущую судьбу труда не следует: неизбежность ее улучшения заключается уже в самом развитии производительных процессов” . Но дело не только в технологических тенденциях промышленного производства, а и в объективной социальной направленности общественного развития, которая выявляется в том, что человечество идет “к замене вражды, принимающей в промышленных делах форму конкуренции, товариществом, союзом” .

Главное в вопросах о будущем - увидеть направление, в соответствии с которым развивается настоящее. И потому, что направление всегда выражает закономерность, т.е. сущностную характеристику исторического процесса, и потому, что, следуя направлению, мыслитель освобождает модель от частностей, которые трудно верно предугадать, поскольку “историческое движение совершается под влиянием... множества различных влечений” . Таким направлением, по мнению Чернышевского, является “промышленное направление”. Оно есть объективное основание всех изменений, которые ожидает человечество и которыми следует руководствоваться, подготавливая или осуществляя эти изменения. Это необходимая, говоря современным языком, парадигма социального моделирования.

Сам Чернышевский, не без доли просветительского романтизма, так обосновывает свою позицию: “...из промышленного направления выходит и некоторое содействие просвещению, потому что для промышленности нужна наука и умственная развитость, из него выходит и некоторая забота о законности и правосудии, потому что промышленности нужна безопасность; из него выходит и некоторая забота о просторе для личности, потому что для промышленности нужно беспрепятственное обращение капиталов и людей /.../ Когда развивается промышленность, прогресс обеспечен” . Как видим, даже в этой очевидной обращенности к материальной основе жизни Чернышевский оставался утопистом, потому что последним критерием прогресса в соответствии с его философским антропологизмом для него выступает адекватность социальных отношений и институтов “природе человека”, “потребностям человеческой натуры” . В этой связи примечательно следующее суждение: “Если самостоятельность общества действительно должна быть целью общественной теории, то очевидно, что этой цели можно достигнуть только покровительством всему, что содействует развитию самостоятельности, - именно заботой об истреблении бедности, распространении просвещения, о смягчении нравов и об истреблении тех причин, от которых портится характер и получают фальшивое направление человеческие наклонности” .

И тем не менее социализм выступает в учении Чернышевского как экономическая необходимость, какой в свое время стал капитализм, принесший более высокие формы производства. Корни этой необходимости уходят в социально-экономический базис капиталистической цивилизации, по мере развития которого стала “все сильнее и сильнее выступать тенденция, противоположная безграничному праву частной собственности... тут везде - нечто похожее на коммунизм” . Сделанный вывод работал на обоснование идеи о преходящем характере и исторической ограниченности капитализма, причины которых Чернышевский усматривал прежде всего в факте разъединения непосредственного производителя со средствами производства, т.е. в частной собственности, ставящей предел развитию производства, росту производительности труда. Эта историческая ограниченность капитализма и вселяет уверенность в обреченность частнособственнических порядков, в реальность ситуации, “когда отдельные классы наемных работников и нанимателей труда исчезнут, заменившись одним классом людей, которые будут работниками и хозяевами вместе” .

Таким образом, капитализм в своем историческом движении приходит к собственному отрицанию, приближает свой социальный антипод - социализм. Линия критики капитализма и прорисовки будущего общества, казалось, достаточно жестко вела к материализму. Но этого не случилось - не привела. Иногда анализ капиталистических реалий уводил от утопии, но тогда на горизонте появлялись контуры мелкобуржуазного социализма с его ориентацией на мелкого собственника-производителя.

Вывод об экономической обусловленности социализма, о его корнях в капиталистической (промышленной) цивилизации не поколебал веры Чернышевского в крестьянскую общину, что и объясняет во многом, почему он остался на позициях утопического социализма. С этим последним его сближает и приверженность идее “перескока”, правда, получившей несколько иное, отличное от герценовского, философское оформление. “Нас занимает вопрос: должно ли данное общественное явление проходить в действительной жизни каждого отдельного общества все логические моменты или может при благоприятных обстоятельствах переходить с первой или второй степени развития прямо на пятую или шестую, пропуская средние, как это бывает в явлениях индивидуальной жизни и в процессах физической природы”, - задается вопросом Чернышевский и дает на него положительный ответ . Более того, народ, общество, “перепрыгнувшие” через историческую ступень, имеет шансы избежать или хотя бы уменьшить просчеты, ошибки, неудачи тех, кто медленно поднимался по ступеням истории. “Поздние народы” не только быстрее, но и легче преодолевают весь этот путь, они оказываются в “фаворе” у истории, которая “как бабушка страшно любит младших внучат” .

Свой общественный идеал Чернышевский связывал с общинным владением, которое он дополнял “общинным производством”. Общинное владение, по его мнению, “гораздо лучше частной собственности упрочивает национальное богатство” . Но главное - общинному владению соответствует “соединение работника и хозяина в одном лице”, что гарантирует свободу - политическую, гражданскую, духовную. Для Чернышевского это главный показатель развитости общества. Поэтому, если в условиях общественной собственности на средства производства в чем-то будет проигрывать производительность труда - не стоит слишком беспокоиться, ведь рост материального, вещественного богатства - это не цель, а лишь средство общественного прогресса. “На какой фабрике больше производится продуктов: на фабрике, принадлежащей одному хозяину-капиталисту, или на фабрике, принадлежащей товариществу трудящихся? - Спрашивает Чернышевский и отвечает, - я этого не знаю и не хочу знать; я знаю только, что товарищество есть единственная форма, при которой возможно удовлетворение стремления трудящихся к самостоятельности, и потому говорю, что производство должно иметь форму товарищества трудящихся” . Как видим, и в политэкономических вопросах Чернышевский порой следовал ориентациям, которые несли печать просветительского социализма 40-х гг. И тем не менее по сравнению со своими предшественниками он сделал заметный шаг вперед.

Во-первых , Чернышевский придал социалистической утопии новые черты, приблизив ее обоснование к материалистической догматике, основанной на политэкономическом анализе-критике капитализма . Обращение к политической экономии, исследование законов истории, дало ему некоторые преимущества в прорисовке будущего общества и прежде всего его социально-экономических контуров. Социализм Чернышевского предполагает “соединение труда и собственности в одних и тех же лицах”, исчезновение “класса наемных работников и класса нанимателей труда”, появление класса людей, которые будут “работниками и хозяевами вместе”, соединение ренты, прибыли и рабочей платы в одних и тех же руках, участие трудящихся в управлении производством и др.

Во-вторых , для Чернышевского достижение социализма связано с успехами человеческой цивилизации, историческое движение которой “дает самостоятельность индивидуальному лицу, так что оно в своих чувствах и действиях все больше и больше руководится собственными побуждениями, а не формами, налагаемыми извне” . В его утопии, соединившей социализм с антропологическим принципом (человек - мера всех вещей), в равной степени внимание уделялось как принципам построения общества, так и человеку, личности. Именно Утопии Чернышевского мы обязаны тому типу людей, который взволновал общественность 60-х гг., еще раз взбудоражил ее идеями социализма, заставил говорить о нем не столько как о желаемом будущем, сколько как о должном настоящем. Его социалистические идеи, как справедливо отмечает Е.Черткова, имеют ярко выраженный этический характер . Герои его романа “Что делать?” стали прообразами тех “новых людей”, которые спустя некоторое время составили многочисленные отряды народовольцев и с практической деятельностью которых будет связана дальнейшая эволюция русского утопического социализма.

В-третьих , своеобразна трактовка Чернышевским путей достижения социалистического идеала, центральной идеей которой является идея “переноса” из будущего в настоящее “всего, что можно перенести”. (В этой связи примечателен Четвертый сон Веры Павловны, о котором мы уже говорили.) Как осуществить этот “перенос”? - Путем нравственного самосовершенствования, воспитания в себе критического отношения к существующей действительности, самообразования, стараниями где и как возможно внедрять в жизнь - свою собственную и окружающих тебя людей - любовь к труду и такие формы его организации, которые, с одной стороны, основываются на товариществе, с другой стороны, культивируют “честное предпринимательство” и принцип соперничества. Чернышевский и сам, видимо, понимал, что в подобных рекомендациях немало утопизма, тем более в случае, когда речь идет о России, еще толком не ступившей на капиталистический путь развития. То, чего требует от своих людей Запад - соперничество, конкуренция, предприимчивость (не могло быть в полной мере востребовано в России, и потому для нее “практическое принятие обществом такой формы экономического расчета, которая была бы удовлетворительнее соперничества, - дело очень трудное” . И не только трудное, но и далекое, в этом Чернышевский не сомневался. Столь очевидная противоречивость позиции, свидетельствующая о внутренних сомнениях и сложных исканиях придает его социалистическим воззрениям свое лицо, наделяет его чертами, отличающими в целом как от социалистической Утопии 40-х гг., так и от социализма “действенного народничества” 60-70-х гг.

В-четвертых , поставив вопрос “Что делать?” и заставив задуматься над трудностями ответа на него, Чернышевский не отрицал в качестве способа приближения Будущего массовых (для России - крестьянских) революционных действий. Но они должны быть подготовленными . Он был противником стихийных, бунтарских выступлений, убежденный в их бесплодности. Необходимое условие успешной народной революции - это выбор ее “надлежащего направления”, т.е. такого, какое под силу осуществить только организации революционеров - группе просвещенных, критически мыслящих людей, способных своим поведением и действиями воодушевить массы на борьбу. Этими доводами (не идеей революции самой по себе!) Чернышевский открыл путь для соединения социалистической теории с революционной практикой, для превращения ее из факта общественной мысли в факт революционной борьбы . Правда, эти проблемы найдут у него разработку после крестьянской реформы 1861 года, и именно с этого времени Чернышевский все меньше будет писать о социализме. Это было фактически “началом конца” социалистической утопической мысли в России в ее классическом варианте, когда моделирование будущего общества осуществляется в сфере сознания и средствами сознания. Идеи социализма перекочуют в область практики. Правда, как показал исторический опыт, сам по себе этот факт вовсе не освободил их от утопизма, ибо и практические действия могут завести в “историческое никуда”.

* * *

Мы рассмотрели этап развития русского утопического социализма, связанный с началом 60-х – концом 70-х годов прошлого века, доведя его до начала революционного движения в России, когда наметился переход к активной пропаганде социалистических идей, в которую включились такие блестящие публицисты, как Н.А.Добролюбов, М.О.Михайлов, Н.В.Шелгунов, Н.А.Серно-Соловьевич, Д.И.Писарев, П.Г.Заичневский. Их усилиями идеи социализма переводились на уровень прикладных разработок, связанных по большей части с тактикой и стратегией революционной борьбы. Социалистическая утопия соединилась с русским революционно-освободительным движением, и отныне они будут выступать в одном потоке .

В это время внутри русского социализма и революционного движения возникают различные течения, вступающие подчас в непримиримые отношения друг с другом. Но господствующим направлением и освободительного движения, и социалистической мысли стало “действенное народничество”. “Действенное народничество” выступило как против пережитков крепостничества, царского самодержавия, так и против буржуазного пути развития России. Его главными идеологами были М.А.Бакунин, П.Л.Лавров, П.Н.Ткачев, В.В.Берви-Флеровский, К.М.Михайловский. Концепции Герцена и Чернышевского сменились теориями, в которых общетеоретические, “замешанные на просвещении”, основы классиков конкретизировались в программы социального действия, ориентирующие на массовое “хождение в народ”, вылившееся “в своеобразное приобщение к источнику того, что признавалось за воплощение справедливости и добра” . Народники заговорили о социализме другим языком, да собственно и о другом социализме, пытаясь внушить, что борьба за его осуществление есть “личная задача индивида”, которую он должен осознать в качестве своего внутреннего долга. Новое поколение его адептов сумело сформулировать идею социализма как политический и нравственный принцип, как формулу непосредственного действования. Все были одержимы страстью “устраивать будущее”.

В это время в социалистическом движении все острее заявляют о себе процессы дифференциации. Разногласия возникают по вопросам тактики и форм революционной борьбы: чему отдать предпочтение - усилению пропаганды социалистических идей в народе, призывам к бунту против самодержавия, массовому террору в отношении представителей властных структур (вплоть до истребления царской фамилии)? Широкий отклик получают идеи анархизма, призыв М.А.Бакунина сойтись с народом, чтобы “помчаться вместе с ним, куда вынесет буря”. Защищая формы общественной самоорганизации, покоящейся на началах самоуправления, автономии и свободной федерации (индивидов, провинций, наций), Бакунин выступал против централизованного чиновничье-бюрократического государства. “Мы хотим полной воли для всех народов, ныне угнетенных империей, с правом полнейшего самораспоряжения на основании их собственных инстинктов, нужд и воли, дабы федерируясь снизу вверх, те из них, которые захотят быть членами русского народа, могли бы создать сообща действительное вольное и счастливое общество в дружеской федеративной связи с такими же обществами в Европе и целом мире”, - писал Бакунин .

Именно такая форма организации людей - основанная на воле, на самоопределении, какое удастся “ухватить”, по мнению Бакунина, да и многих из тех, кто пережил эйфорию свободы гораздо позже, может гарантировать социальное равенство и справедливость. В противном случае равенство обернется рабством, а свобода - несправедливостью. Но история доказывает как раз обратное. А утопизм тезиса обнаруживается в предлагаемой программе борьбы за осуществление идеала: средством его осуществления провозглашалось пробуждение инстинктивных порывов масс к свободе, направленных на насильственное разрушение государственных структур. В уповании на разрушительную силу массовых действий, в убеждении, что насилие может породить согласие и социальный мир, состоял утопизм бакунинской теории. Он, как и его последователи, не учитывал того факта, что усвоенные толпой идеи вольности становятся идеями-страстями неуправляемой толпы и приобретают разрушительный характер. История это доказывала не раз, более того, она доказывает это и по сей день, мы только не принимаем в должной мере ее доводы. Может, потому, что, как справедливо отмечает В.Г.Федотова, “воля вместо свободы как противоположный полюс долготерпения является характерной чертой российского сознания” . Эта “воля вместо свободы” и сегодня будоражит умы многих.

Среди тех, кто в XIX в. противостоял анархическим настроениям, были Г.А.Лопатин, М.Ф.Нерескул, П.Л.Лавров и - И.А.Герцен. Еще раз напомним его письмо “К старому товарищу”, которое явилось результатом долгих, мучительных раздумий о сущности социализма и революции, о их “превращенных формах” и опасности за средствами борьбы не увидеть сам идеал. Герцен как бы “приоткрыл” занавес истории и увидел, что произойдет через несколько десятилетий. “Замечено, что у оппозиции, которая открыто борется с правительством, всегда есть что-то от его характера, но в обратном смысле. И я уверен, что существует известное основание для страха, который начинает испытывать русское правительство перед коммунизмом - это русское самодержавие наоборот” .

“Письмо-предупреждение” Герцена предостерегало от революционного авантюризма, слепого следования за интересами толпы, от манипулирования ее сознанием. Особенное беспокойство вызывала реальность перерождения идей социализма в казарменный коммунизм. Горе бедному духом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, вся выгода которой будет состоять в одном пропитании, - предупреждал Герцен. Он предостерегал также от попыток строить новое общество средствами насилия. Нанося удар старому миру, необходимо спасти все, что достойно спасения. Вместе с осуждением анархических настроений, политического авантюризма, провоцирования масс на стихийные действия под знаком прямолинейно понятой свободы Герцен не соглашается с требованиями уничтожения государства как общественного института власти. Нельзя отрицать государство, убеждал Герцен, пока не достигнуто главное условие выхода из него - “совершеннолетие большинства”. Ибо “нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы” . Верность этого тезиса подтверждает наш сегодняшний опыт. “Лабиринты свободы”, оказывается, тоже имеют свои тупики.

Завещание Герцена закрывало последнюю страницу крестьянского социализма, но, правда, не ставило точку в эволюции русской утопической мысли. Она не ушла в небытие, хотя так трансформировалась, что ее трудно было опознать в тех модификациях, которые уготовила история. Крестьянская социалистическая Утопия уступила место большевистской пролетарской. Первоначально, да и позже, никто не увидел в ней черты старого утопизма - сложно было рассмотреть их в теории, основанием которой стало научное мировоззрение - материалистическое объяснение истории. Но это уже совсем другая тема и другая страница в истории русской утопии.

Весь земельный фонд предлагалось разделить на две части: - общественную, создающуюся за счет отторжения части помещичьих владений, и частную. Первая предназначалась для бесплатной раздачи в пользование всем нуждающимся. Вторую предполагалось сделать предметом купли-продажи.

Там же. С. 347.

Милютин В.А. Пролетарий и пауперизм в Англии и во Франции // Он же. Там же. С. 162.

Там же. С. 380.

Чернышевский Н.Г. Письмо Г.И. и Е.Е.Чернышевским 22 ноября 1849 г. // Он же. Полн. собр. соч. В 15 т. Т. 14. М., 1948-1950. С. 167.

Чернышевский Н.Г. Подстрочные примечания к переводу Милля // Там же. Т. 9. С. 836.

В этой связи, присоединяясь к точке зрения А.И.Володина, отметим, что вряд ли прав был Г.В.Плеханов, считавший, что для Чернышевского главная задача заключалась “не в изучении объективного хода развития нынешнего общества, а в исследовании того, каким должно быть будущее общество” (Плеханов Г.В. Соч. Т. VI. М.-Л., 1925. С. 70). Именно настоящее становится для Чернышевского отправной точкой в экономическом обосновании социалистического идеала. (См.: Володин А.И.

Там же. С. 237.

Бакунин М.А. Наша программа // Народническая экономическая литература. Избр. произведения. М., 1958. С. 121.

Федотова В.Г. Анархия и порядок в посткоммунистической России // На перепутье. М., 1999. С. 126.

Герцен А.И. О развитии революционных идей в России // Он же. Собр. соч. в 8 т. Т. 3. М., 1975. С. 971.

Герцен А.И. К старому товарищу // Он же. Собр. соч. В 30 т. Т. 20, кн. 2. С. 590.

Народничество было тем направлением в русском освободительном движении, которому реформы Александра II (отмена крепостного права в 1861 г. и др.) представлялись совершенно недостаточными. «Народ освобожден, но счастлив ли народ?» - этот знаменитый вопрос Н.А. Некрасова задавала вся народническая Россия. Народники требовали реформ «снизу» - и не просто реформ, а реформ, касающихся всей системы экономической и политической жизни России.

«Хождение в народ», в связи с которым можно говорить о народничестве как общественно-политическом движении, - чисто российский феномен. Весной 1874 г. тысячи русских юношей и девушек из разночинной среды, изменив имена и документы, отправились в деревни и села, «в народ», устанавливать с ним прямой контакт. Они хотели, с одной стороны, войти в народ, стать его частью, самим научиться народной мудрости. С другой - приобщить народ к благам просвещения и цивилизации и тем самым подготовить почву для грядущей революции.

Почва для такого народопоклонства, стремление пробудить народ и уверенность в том, что он пробудится, была подготовлена идеологами «русского социализма», прежде всего Александром Ивановичем Герценом (1812-1870) и Николаем Гавриловичем Чернышевским (1828- 1889). Оба они видели в общине средство спасения России от всех бед и опасностей в прошлом и настоящем, ячейку, готовую воспринять социализм. Наиболее определенно это выражено в письме Герцена французскому историку И. Мишле в 1851 г. «Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии, - утверждает Герцен. - Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательств власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе. Это обстоятельство бесконечно важно для России» 1 .

Десять лет, с 1857 по 1867 г., сначала в Лондоне, а затем в Женеве бил «Колокол» - первая русская революционная газета, издававшаяся А.И. Герценом и Н.П. Огаревым. Она пользовалась большим влиянием во многих сферах русского общества, имела своих добровольных корреспондентов в России. До 1861 г. газета выступала с позиций демократических требований - освобождения крестьян с землей, отмены цензуры и телесных наказаний, а затем с позиций революционно- демократической программы.

Говоря о состоянии общественно-политической мысли 40-70-х гг. в России, нельзя не сказать о великом русском писателе Федоре Михайловиче Достоевском (1821-1881). Личная судьба этого человека (за участие в социалистическом кружке М.В. Петрашевского он был приговорен к смертной казни, отмененной лишь в последнюю минуту перед расстрелом, затем испытал четыре года каторги в Сибири и около пяти лет ссыльной солдатской муштры) обострила его интерес к социально-политическим учениям, придала трагический характер его восприятию страданий народа и подавления человеческой личности. Достоевский справедливо считается создателем жанра идеологического романа, в художественной форме показывающего, как «логическая идея превращается в страстное чувство». Все его романы - «Преступление и наказание» (1866 г.), «Идиот» (1868 г.), «Бесы» (1871-1872 гг.), «Подросток» (1875 г.), «Братья Карамазовы» (1879-1880 гг.) - устами своих персонажей рассказывают об острой борьбе идей в российском обществе - философских, политических, нравственных. Русский писатель Д.С. Мережковский в 1907 г. писал: «Если кто-нибудь накликал революцию на Россию, как волшебники накликали бурю, то это, конечно, Достоевский. От Раскольникова до Ивана Карамазова, все его любимые герои - политические и религиозные мятежники, преступники законов человеческих и Божеских... Бунт против порядка человеческого ведет их к бунту против порядка Божеского» .

Народники пошли в народ в надежде поднять его на бунт против бесчеловечных порядков в России. Однако народ остался вне политического движения, называвшегося народничеством. Крестьяне встретили молодых народников с явным непониманием, настороженно. Речи о революции большого впечатления на них не произвели. Нередко крестьяне сдавали пришельцев местным властям. Все это привело к тому, что часть народников, разочаровавшись в народе, отошла от революционной борьбы. Другая часть, напротив, сделала ставку на собственные силы. В 1876 г. в Петербурге была создана революционная народническая организация «Земля и воля», которая спустя три года вследствие внутренних идейных разногласий (в основном между так называемыми деревенщиками и политиками) раскололась на две организации - «Народную волю» и «Черный передел».

Народничество не было и не могло быть однородным ни как политическое движение, ни с точки зрения политических идеологий. В нем сразу же обозначились два направления - либеральное и революционное, а в последнем три основных течения - бунтарско-анархическое (М.А. Бакунин), реформистко-пропагандистское (П.Л. Лавров) и заговорщическо-бланкистское (П.Н. Ткачев).

Народнические организации имели свои печатные органы - газеты или журналы, издававшиеся за границей, в Европе. Имели они и свои программы или программные заявления, сравнение которых представляет несомненный интерес.

Так, в программе организации «Земля и воля» говорилось о том, что «существующий ныне государственный строй противоречит духу русского народа, который в течение истории доказал свое стремление к полной автономии общин». Поэтому революционеры «должны добиваться перенесения всех общественных функций в руки общины, ее полного самоуправления». Подчеркивалось, что «правовые народные воззрения признают несправедливым тот порядок, при котором земля отчуждается в частную собственность». Поэтому революционеры «должны требовать перехода всей земли в руки сельского рабочего сословия и равномерного ее распределения». Составители программы особо подчеркивали, что исторически выработанная формула «земля и воля» может быть воплощена в жизнь «только путем насильственного переворота», предполагающего, в части дезорганизаторской, «систематическое истребление наиболее зловредных или выдающихся лиц из правительства» .

Программа Исполнительного комитета организации «Народная воля » в целом выдержана в похожих - критических в отношении к государству и верховной власти - тонах. Даже идея «демократического политического переворота как средства социальной реформы» сочетается с признанием необходимости террористической деятельности и уничтожения «наиболее вредных лиц правительства» . И только позитивная часть программы выглядит более содержательной. Она предусматривала учреждение народного представительства в лице Учредительного собрания; широкое областное самоуправление, обеспеченное выборностью всех должностей; принадлежность земли народу; систему мер, имеющих целью передать в руки рабочих все заводы и фабрики; обеспечение полной свободы совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и избирательной агитации; всеобщее избирательное право без сословных и имущественных ограничений и некоторые другие меры.

Программа организации « Черный передел » (которой служила написанная Г.В. Плехановым передовая статья первого номера одноименной нелегальной газеты) выглядит на фоне первых двух более спокойной, выдержанной в духе исторического обозрения взаимоотношений государства и народа, власти и общества. «До сих пор русское государство оставалось победителем в его борьбе с народом, - пишет автор статьи-программы, - но кто возьмется высчитать шансы этой борьбы в будущем?»

Признавая, что «разрушение государственной организации должно составлять первую задачу» революционеров, Плеханов тут же приводит выражение «природа не делает скачков» и подчеркивает, что оно одинаково применимо как к сфере явлений собственно природных, так и к развитию человеческих обществ. Плеханов утверждает, что каждый общественный деятель «должен стремиться провести в общество максимум необходимых и возможных реформ, должен быть радикалом». Но каким радикалом? Вот ответ Плеханова-народника, начавшего испытывать влияние исторического материализма Маркса: «Так как экономические отношения в обществе признаются основанием всех остальных, коренною причиною не только всех явлений политической жизни, но и умственного и нравственного склада его членов, то радикализм прежде всего должен стать, по нашему мнению, радикализмом экономическим» . Причем, продолжает Плеханов, усилия реформатора-радикала должны направляться главным образом на максимальное изменение к лучшему общественно-экономического строя, не справляясь о том, мирно или с применением насилия может совершиться это изменение.

«Черный передел» Плеханова - документ частью народнический, частью марксистский. Когда Плеханов говорит, что вся внутренняя история России есть длинное, полное трагизма повествование о борьбе «на жизнь и смерть» между полярно противоположными принципами - народнообщинного и государственно-индивидуалистического общежития, когда он говорит, что от решения крестьянского вопроса зависит решение всех остальных вопросов, - это говорит Плеханов- народник. Когда же он признает социализм «последним словом науки о человеческом обществе», это признание делает Плеханов-марксист или, точнее, народник, переходящий на позиции марксизма.

Картина революционного народничества будет не полной, если не сказать еще об одной тайной организации, о степени радикализма которой можно судить по ее названию - «Народная расправа » (она имела также дополненное, уточненное название - «Топор или народная расправа»), во главе с С.Г. Нечаевым. Он составил «Катехизис революционера», единственный в своем роде документ, в котором есть такие слова: «Революционер - обреченный человек. Он не имеет личных интересов, дел, чувств, привязанностей, собственности, даже имени. Все в нем захвачено одним исключительным интересом, одной мыслью, одной страстью: революцией» . Н.А. Бердяев так характеризовал Нечаева: «Фанатик, дошедший до изуверства. Он готов сжечь другого, но согласен в любой момент и сам сгореть. Нечаев напугал всех. Революционеры и социалисты всех оттенков от него отреклись и нашли, что он компрометирует дело революции и социализма». Нечаевская организация не просто выступала за террор (это было общим местом большинства революционных программ), она провозгласила настоящий культ террора.

Перейдем теперь к краткому изложению политических воззрений главных идеологов революционного народничества - Н.А. Бакунина, П.Н. Ткачева, П.Л. Лаврова.

Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) вошел в историю политических учений как мыслитель- анархист, отрицавший государство, всякую власть вообще. Причем в отличие от марксистов, тоже отрицавших государство, но только в отдаленном коммунистическом будущем, Бакунин требовал немедленного упразднения государства после победы народной революции.

Исходная предпосылка его отрицания государства (антиэтатизма) довольно проста: государство - это зло, всегда и при всех условиях.

Оно есть «сговор эксплуататоров», мать для богатых, злая мачеха для рабочего люда. Оно - «коренное начало всякого разврата». Основной принцип политики государства - это преступление. С этих позиций Бакунин подверг осмеянию все этатистские теории. Он писал: «Всякая последовательная и искренняя теория государства существенно основана на принципе высшей власти, т.е. на той теологической, метафизической и политической идее, что массы, будучи сами вечно не способны к самоуправлению, должны всегда пребывать под благодетельным игом мудрости и справедливости, которые тем или иным способом налагаются на них сверху» 1 .

Главная тема его политических сочинений - «Федерализм, социализм и антитеологизм», «Государственность и анархия», большого письма к С.Г. Нечаеву от 2 июня 1870 г. и др. - это Россия, ее народ, и прежде всего крестьянство. Он пишет и о рабочих людях, но крестьянство - его самая большая боль и самая большая надежда. Явно разочарованный тем, что народ не восстал против царизма («видно, чаша его страданий и мера его терпения еще не переполнились»), Бакунин ищет причины этому. В процессе своего поиска он обращает внимание на противоречивый характер народного крестьянского сознания, выработанных им идеалов.

Бакунин отмечает шесть «главных черт» русского народного идеала - три хорошие и три дурные. Хорошие черты следующие: первая - убеждение, что вся земля принадлежит народу, орошающему ее своим потом и оплодотворяющему ее своим трудом; вторая - убеждение, что право на пользование землей принадлежит не отдельному лицу, а целой общине, сельскому миру, разделяющему ее временно между отдельными лицами; третья - признание общинного самоуправления и враждебного отношения общины к государству. Однако три дурные черты - патриархальность, поглощение лица миром и вера в царя - сильно омрачают русский народный идеал и замедляют его осуществление.

Против этих-то отрицательных черт народного идеала и должны бороться «всеми силами» русские революционеры, и такая борьба «тем возможнее, что она уже существует в самом народе». Комментируя эти высказывания, Г.В. Плеханов позже скажет, что Бакунин «был очень недалек от вполне правильной постановки вопроса о шансах социально-революционного движения в России и от серьезного критического отношения к характеру и «идеалам» нашего народа. Такого критического отношения именно и недоставало русским общественным деятелям» .

Хорошо понимая, что народ «искусственно возбудить невозможно», Бакунин тем не менее хочет «соединить множество частных крестьянских бунтов в один общий всенародный». При этом он вспоминает историю и указывает на то, что всякий раз, когда народный бунт удавался (при Разине и при Пугачеве), «хоть на некоторое время народ делал одно: забирал всю землю в общинное владение, отправлял к черту дворян-помещиков, царских чиновников, а иногда и попов и организовывал свою большую общину» .

В своем желании приблизить день революции он не знал меры. У него даже мелькала мысль использовать «разбойнический мир» (в развернутой формулировке - «казачий воровско-разбойнический и бродяжнический мир») как «орудие народной революции». Правда, Бакунин оговаривался, что, признавая необходимость привлечения этого мира к делу революции, сам он «вполне сознает свою полнейшую неспособность к нему».

Говоря в целом о революционной программе Бакунина для России, отметим следующее. При всей справедливости его критики в адрес теорий государства и верховной власти за их слабости и недоговоренности, его собственная программа революции не была свободна от неясностей. Веря в революционно-стихийные силы народа, в его творчество в деле самоуправления, Бакунин, случалось, говорил о «диктатуре» как способе отрицания государства и власти. В письме к С. Г. Нечаеву от 2 июня 1870 г. он так изложил свое политическое кредо: «Всецелостное разрушение государственно-юридического мира и всей так называемой буржуазной цивилизации посредством народностихийной революции, невидимо руководимой отнюдь не официальною, но безыменною и коллективною диктатурою друзей полнейшего народного освобождения из-под всякого ига, крепко сплоченных в тайное общество и действующих всегда и везде ради единой цели, по единой программе».

Ни здесь, ни в других местах Бакунин не поясняет, что значит это «невидимое», «безыменное» коллективное руководство народностихийной революцией; как из «диктатуры друзей народа» вырастает народное самоуправление.

В заключение рассказа о политических взглядах Бакунина следует сказать, что он был не только одним из основоположников идеологии русского бунтарства, русской революции. Прожив большую часть жизни в Европе и приняв там непосредственное участие в ряде революционных выступлений, он был идеологом интернациональной, всемирной революции. Ему принадлежат слова: «У нас нет отечества. Наше отечество - всемирная революция». Своему другу Н.П. Огареву он писал в 1870 г.: «Ты только русский, а я интернационал».

Говоря об общеевропейской революции, включающей и русскую революцию, Бакунин выдвинул идею образования Соединенных Штатов Европы как федерации, члены которой должны будут «направлять все свои усилия к переустройству своих отечеств, дабы заменить в них старую организацию, основанную сверху донизу на насилии и принципе власти, новой организацией, не имеющей другого основания, как интересы, потребности и естественные влечения населений» 1 .

Петр Никитич Ткачев (1844-1885) был не просто одним из идеологов революционного народничества, он был идеологом якобинского, т.е. самого революционного, направления в революционном народничестве. Он не только признавал террор как средство борьбы против самодержавной царской власти. Это признавали многие народники. Ткачев и его сторонники заявляли: «В настоящее время наша единственная задача - терроризировать и дезорганизовать правительственную власть». Девизом издаваемого им с 1875 по 1881 г. в Женеве журнала «Набат» были слова: «Теперь или очень нескоро, быть может, никогда».

Написанная Ткачевым программа журнала начинается так: «Когда при зареве пожара раздается звон набата, каждый бросает свой дом и спешит на пожарище для того, чтобы спасать достояние и жизнь ближнего; отвлеченная идея солидарности человеческих интересов вступает здесь во всей ее реальной силе и простоте... Потому-то те минуты, когда он раздается, бывают обыкновенно лучшими минутами в народной жизни, несмотря на то, что это - минуты величайших народных бедствий. Мы переживаем теперь такие минуты. Пришло время ударить в набат» .

Ткачев критикует тех народников, которые, признавая необходимость революции, считали, что она должна произойти тогда, когда если не весь народ, то, во всяком случае, большинство его осознает и поймет свои потребности. Высмеивая такое видение и ожидание революции, он замечает, что даже 111 Отделению (царской охранке), впадающему в исступление при одном слове «революция», такая революция не может быть страшной. Напротив, его прямой интерес состоит в том, чтобы пропагандировать ее идеи. Переходя на более серьезный тон, Ткачев говорит, что ожидаемое народниками большинство не сможет сразу осознать и тем более удовлетворить все свои потребности. Оно сначала осознает одну потребность и возможность удовлетворить ее, потом вторую, третью и т.д. И когда большинство дойдет наконец до осознания своей последней потребности, бороться уже ни с кем не придется.

Позиция Ткачева состоит в том, что революцию делает меньшинство, даже небольшая группа людей; делает быстро, энергично, не думая о последствиях. Революционный взрыв, считает он, происходит не в силу какого-нибудь ясного понимания и сознания, а в силу накопившегося чувства недовольства, озлобления, в силу невыносимости гнета. И вот тогда, уже в процессе взрыва, меньшинство старается придать ему осмысленный, разумный характер, направляет его к известным целям.

Следует подчеркнуть одно принципиальное отличие революционной программы Ткачева от революционной программы Бакунина и анархизма вообще. Если последний, как говорилось выше, стоял за немедленное уничтожение победоносной народной революцией всякой государственности и всякой власти, то Ткачев придерживался другого мнения. «Революционная партия все яснее и яснее начинает сознавать, - писал он, - что без захвата государственной власти в свои руки невозможно произвести в существующем строе общества никаких прочных и радикальных изменений, что социалистические идеалы, несмотря на всю их истинность и разумность, до тех пор останутся несбыточными утопиями, пока они не будут опираться на силу, пока их не прикроет и не поддержит авторитет власти» .

Развивая эту идею, Ткачев излагает свое видение нового «революционного государства» и его основных функций. Он пишет, что сам по себе захват политической власти - это еще не революция, а только ее прелюдия. Настоящая революция предполагает создание нового революционного государства, которое, с одной стороны, борется и уничтожает консервативные и реакционные элементы общества, упраздняет все те учреждения, которые препятствуют установлению равенства и братства, с другой - вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию. «Обе эти функции революционного государства должны быть строго разграничены», - подчеркивает Ткачев. Если первая осуществляется преимущественно насилием и стремится к быстроте и единству в действиях, то вторая функция осуществляется убеждением и имеет в виду прочность вводимых в жизнь перемен. Ткачев считает необходимым, чтобы революционное государство окружило себя органами народного правительства - Народной Думой и др. Но политическая власть должна находиться в руках революционной партии.

И словно спохватившись, что он слишком много говорит о том, что будет после насильственного переворота, Ткачев разъясняет: и до такого переворота революционная партия должна готовить захват власти наверху и народный бунт внизу. Вот его установка на этот счет: «Местный народный бунт, не сопровождающийся одновременным нападением на центр власти, не имеет никаких шансов на успех, точно так же нападение на центр власти и захват ее в революционные руки, не сопровождающийся народным бунтом (хотя бы и местным), лишь при крайне благоприятных обстоятельствах может привести к каким-нибудь положительным, прочным результатам» .

Ткачев предлагает изменить форму организации революционных сил: с одной стороны, более централизовать их, с другой - облечь большей тайной их деятельность.

Петру Лавровичу Лаврову (1823- 1900) было суждено прожить более долгую жизнь, чем Бакунину и Ткачеву. Войдя в народническое движение в момент его зарождения, являясь активным участником в период его расцвета, Лавров стал свидетелем упадка идеологии народничества, чему в немалой степени поспособствовали русские марксисты.

Биография Лаврова типична для революционеров той поры. С молодости он глубоко воспринял социалистические убеждения и был близок к революционным активистам. Вступил в организацию «Земля и воля». Затем ссылка и побег из нее прямо в Париж. Лавров стал членом I Интернационала, активным участником Парижской коммуны. Редактировал ряд журналов и изданий: «Вперед!», «Русская социально-революционная библиотека», «Вестник народной воли», «Материалы для истории русского социально-революционного движения».

Его главное произведение «Исторические письма» было написано в годы ссылки и оказало большое воздействие на современников, и прежде всего на разночинную молодежь. В нем была сформулирована идея «уплаты долга народу»: «Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем кабинете могли говорить о прогрессе. Если бы... вычислить, сколько потерянных жизней... приходится на каждую личность, ныне живущую человеческой жизнью, наши современники ужаснулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован на их развитие».

Далее Лавров делает вывод, который звучит как прямой призыв к служению народу: «Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем».

Служение народу, борьба против зла в существующем обществе по силам далеко не каждому человеку. Лучше всего это делает развитая в умственном и нравственном отношениях, критически настроенная личность. Лавров пишет: «Потребность критического взгляда, уверенность в неизменности законов природы, понимание тождества справедливости с личной пользой - это условия умственного развития; систематическая наука и справедливый общественный строй - это конечная цель его» .

«Критически мыслящая личность», предполагающая, естественно, некритически мыслящую массу, - это лавровский вариант известной (и не только в России) теории «героев и толпы».

Позже, во второй половине 70-х гг., выступая на страницах зарубежной русской печати и находясь под влиянием революционного учения Маркса, Лавров подверг критике как бунтарско-анархистское (Бакунин), так и заговорщическо-бланкистское (Ткачев) течения в народничестве. Он настойчиво подчеркивал необходимость тщательной подготовки революции. В противоположность Бакунину Лавров считал, что нельзя искусственно «торопить» революционный взрыв, его можно и нужно приближать организационной и пропагандистской работой. Революционеры-руководители всегда обязаны помнить, «как тяжело ложатся всякие общественные потрясения именно на самое бедное большинство, которое приносит при этом значительные жертвы» .

Полемизируя с Ткачевым и его сторонниками, Лавров призывал оставить «устарелое мнение, что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшой группою более развитого меньшинства, что социалисты-революционеры, свергнув удачным порывом центральное правительство, могут стать на его место и ввести законодательным путем новый строй, облагодетельствовав им неподготовленные массы. Мы не хотим новой насильственной власти на смену старой, каков бы ни был источник новой власти. Будущий строй русского общества... должен воплотить в дело потребности большинства, им самим созданные и понятые» .

Влияние марксизма на взгляды Лаврова можно усмотреть и в том, что «ранний» Лавров категорически отрицал необходимость какой- либо диктатуры как формы государственности для введения народной революцией социалистических начал в общественную жизнь. «Поздний» Лавров говорит о революционной диктатуре большинства, а в 1876 г. выступает с работой «Государственный элемент в будущем обществе».

Лавров не дошел и, видимо, не мог дойти до признания «диктатуры пролетариата» и всего учения К. Маркса. Это сделали молодые русские марксисты в лице прежде всего Г.В. Плеханова и В.И. Ленина, подвергшие резкой и основательной критике главные постулаты народнической теории. Г.В. Плеханов сделал это в работе «Наши разногласия», опубликованной в 1885 г. и получившей высокую оценку Ф. Энгельса; В.И. Ленин - в работе «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов», вышедшей нелегально в 1894 г. Была еще одна работа этих же лет - П.Б. Струве, тогда «легального марксиста», позже сменившего идеологические ориентиры, под названием «Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России», сыгравшая большую роль в идеологическом споре с народничеством и его развенчании.